Похоже, все встревожились.
Даже на лице Хумоса, верховного жреца Амона, появилось выражение недовольства: притязания Нефертепа затрагивали один из самых неприятных моментов, и жрец царства никогда не мог открыто высказаться по этому вопросу: кто был создателем мира — Пта или Амон? Амон — тайный бог — безраздельно властвовал в Верхней Земле, о чем свидетельствовало великолепие его храма в Карнаке. Но для Нижней Земли истинным создателем мира был Пта.
Может быть, оба эти творца были одним и тем же божеством? Однако Амон был супругом Мут, которая подарила ему сына Хонсу — лунного бога. А Пта был супругом великой богини Сехмет, она подарила ему сына Нефертума — благоухающего бога-лотоса. Они были совершенно разными богами, и каждый из городов — и Фивы, и Мемфис — признавал только своего бога-творца.
В этом была одна из причин, почему Эхнатон стремился навязать своему царству единственного бога — Атона. И в этом крылась причина вражды двух верховных жрецов, а их полное согласие было мнимым.
По мнению Хумоса, Нефертеп допустил непростительную оплошность, возрождая спор, который велся только между посвященными.
Все участники собрания знали об этой проблеме. Она была причиной нескончаемых теологических дебатов. Не стоило ее затрагивать: это было все равно что пытаться распутать клубок змей! Особенно в тот момент, когда духовенство намеревалось возродить древние культы и предать культ Атона забвению.
Хумос высказал свои соображения, не скрывая недовольства: при данных обстоятельствах лучше было бы, чтобы его уважаемый собрат не оспаривал публично превосходство Фив, поскольку это может закончиться тем, что место коронации перенесут в Мемфис.
Понимая, к чему это может привести, он решил не продолжать дебаты.
В результате раскола, по мнению Хумоса, в царстве появится три, а не две головы. К тому же существовала еще одна проблема, и это прекрасно сознавал Тхуту, но счел неуместным излагать ее до формирования сильного правительства.
Он повернулся к Нефертепу:
— Мне понятны твои чаяния, верховный жрец, но сегодня мы обсуждаем другой вопрос.
Довольный тем, что удалось внести свои предложения, Нефертеп выразил сожаление, что больше двух лет после смерти царя Эхнатона потеряны, поскольку так и не началось осуществление, даже в минимальном объеме, истинной реформы. В своей дерзости он зашел достаточно далеко, заявив:
— Иногда я сам себя спрашиваю, уж не ради ли собственной выгоды царь не желает, чтобы его власть строго контролировали, и оставляет за собой право назначать Царский совет?
Это предположение было почти святотатством. Неужто Нефертеп хотел все поменять коренным образом?