Он легко ходил по комнате, неутомимо курил и курил. Дешевые папиросы его, третьего сорта «Бока», беспрестанно погасали, и он ежеминутно чиркал спички, складывая все попадающиеся в руки коробки спичек в карман. Он говорил, делая перерывы, чтоб затянуться. Почти каждое слово он иллюстрировал удивительными ритмичными жестами рук. Пальцы его по воздуху выбивали такие трепетные трели и так переливались стремительно, что рождали образ дрожи крыльев летучей мыши.
«Особенное чувство я испытываю всякий раз, когда думаю об Андрее Белом — Борисе Николаевиче Бугаеве — об этом прекрасном человеке, по-детски наивном, по-юношески мятежном и пламенном, по-взрослому мудром и гениальном в своих исканиях. Писатель-изобретатель, написавший за свою пятидесятитрехлетнюю жизнь до пятидесяти томов художественных произведений — стихов и ритмической прозы, литературоведческих статей и исследований, воспоминаний и портретов своих современников, положивший начало точной науке стиховедения, воплотил, быть может, только третью, четвертую часть своих величавых замыслов».
Так начинается одна из записей воспоминаний моего отца, поэта Григория Александровича Санникова (1899–1969) об Андрее Белом, которые он, по его свидетельству, начал делать в тот вечер, когда за два дня до смерти Бориса Николаевича последний раз видел его в клинике. Записей этих много. Сделаны они в 1934 году, по-видимому, для памяти и как заготовки к публикациям, которые по очевидным причинам так и не были осуществлены. Особый интерес представляют записи, относящиеся к кончине и похоронам Андрея Белого, в частности связанные с публикацией некролога в «Известиях», подписанного Б. Пильняком, Б. Пастернаком и Г. Санниковым.
Приведем соответствующий отрывок из записной книжки Санникова.
8 янв<аря> 1934 г<ода> в 12 ч<асов> 30 м<инут> умер Андрей Белый.
В Оргкомитете происходило заседание секретариата. Юдин[36] вызвал меня и Пильняка на заседание. После обсуждения узбекского вопроса Юдин объявил о случившемся. Почтили вставанием. Предоставили слово мне и Пильн<яку>. Образовали комиссию. Подошел Пастернак. Наметили порядок. Проехали в клинику, в анатомичку, оставили заявление о передаче мозга в Ин<сти>тут мозга. Заехали к Кл<авдии> Ник<олаевне>[37]. Вечером засели втроем за некролог.
В «Изв<естиях>» Цыпин[38] сказал: «Замечательно написано», возражал против перечисления классиков. Пришел Гронский[39]. Прослушал. — «Неправильная статья», Семеху — «надо заказать для „Изв<естий>“ еще одну». Пильняк: «Отказаться легко, подберут другие».