— Арла сама художник, только пишет не кистью, а словом. Она нарисовала в моем воображении образ порядочного человека, который любил жену и с удовольствием выполнял свою работу.
— Любовь иногда слепа, — заметила Стефани.
— Такая молодая, а уже циник, — воскликнул Дэйв не без одобрения в голосе.
— Пусть так, но суть ей ясна, — сказал Винс. — Только, видишь ли, шестнадцати месяцев обычно достаточно, чтобы прозреть. Если бы что-то было не так, например, надоела работа, или завязался роман на стороне, какие-нибудь признаки она бы обнаружила или почувствовала интуитивно, если только мужчина не вел себя крайне — и сверхосторожно, ведь за эти месяцы она опросила всех их знакомых, многих дважды, и все подтвердили, что он любил свою работу, обожал жену и был совершенно без ума от их малыша. Она снова и снова говорила об этом: «Он никогда бы не бросил Майкла. Я уверена в этом. Сердце мне подсказывает». Я ей поверил, — сказал Винс и пожал плечами, словно говоря: «Судите, как хотите».
— И ему не приелась его работа? — спросила Стефани. — Не было ни малейшего желания переехать?
— Она уверяла, что не было. Сказала, что он так любил их домик в горах, что повесил над дверью вывеску с надписью «Убежище Хэйнандо». Она даже разговаривала с художником, работавшим по тому же контракту, что и Джим, с человеком, который годы работал с ее мужем. Помнишь, как его звали, Дэйв?
— Джордж Ранклин или Франклин, — сказал Дэйв, — Не помню, как именно, память подводит.
— Не расстраивайся, старик, — сказал Винс. — На закате карьеры даже Уилли Мэйс может иногда промазать, я так считаю.
Дэйв показал ему язык. Винс кивнул, словно ожидал от главного редактора подобного ребячества, а затем повел линию повествования дальше:
— Художник Джордж, будь он Ранклин или Франклин, сказал Арле, что Джим достиг предела своих творческих способностей, и что он принадлежал к числу тех счастливчиков, которые не только знают реальную цену своему таланту, но и согласны с ней. Джордж также сказал, что единственной мечтой его коллеги был пост начальника художественного отдела «Горных красот». А имея такие амбиции, вряд ли имеет смысл в одночасье все бросать и бежать на побережье Новой Англии.
— Но она думала, что именно так он и поступил, не так ли? — спросила Стефани.
Винс поставил чашку с кофе и, словно одержимый, взъерошил руками пух своих белых волос.
— Арла Коэн, как и все мы, заложник очевидного, — сказал он. — Джеймс Коэн ушел из дома в среду утром, без четверти семь, и поехал в Денвер по Боулдерскому шоссе. Из багажа у него был только портфолио, о котором я уже упоминал. На Коэне был серый костюм, белая рубашка, красный галстук и серое пальто. Ах да, на ногах черные мокасины.