— Натуральными.
— Плевать!
Я снова пускаюсь в путь.
Виола топает следом.
— Когда корабль прилетит, мы вас всему обучим, — говорит она. — Вот увидишь.
— А мы, тупые фермеры, в благодарность за это расцелуем вас в мягкое место, так? — Мой Шум вовсю гудит от злости, и слова в нем звучат совсем другие.
— Вот именно! — Виола тоже повышает голос. — Смотрю, возвращение к средневековым методам вам очень помогло, а? Когда мы прибудем, вы узнаете, как правильно строить колонии!
— До тех пор еще семь месяцев, успеешь увидеть, как здесь живут!
— Тодд! — От лая Манчи мы оба подпрыгиваем на месте, а он вдруг бросается вперед по дороге.
— Манчи! — ору я ему вслед. — А ну вернись!
И тут мы оба слышим это.
Странно, в Шуме почти нет слов: он переваливается через вершину холма впереди нас и катится вниз единой волной — из легиона голосов, поющих одно и тоже.
Да-да.
Мы слышим пение.
— Что это? — спрашивает Виола, напуганная не меньше моего. — Это ведь не армия? Они же не могли нас опередить?
— Тодд! — лает Манчи с вершины небольшого холмика. — Коровы, Тодд! Большие, Тодд!
Виола разевает рот:
— Большие коровы?!
— Не спрашивай, — говорю я и бегу на холм.
Потомушто звук…
Как бы его описать?
Такой звук должны издавать звезды. Или луны. Но не горы. Слишком он зыбкий для гор. Как бутто одна планета поет другой: высоким натянутым голосом из тысяч голосов. Они начинают с разных нот и заканчивают другими разными нотами, но все свиваются в один сплошной канат звука — грусный и в то же время не грусный, быстрый и медленный, — и все они поют одно слово.
Только одно.
Наконец мы взбегаем на вершину холма. Перед нами расстилается широкая долина. Река обрушивается в нее водопадом, а потом пронзает насквозь, точно серебряная жилка скалу. И всю долину, от края до края, заполоняют переходящие через эту реку звери.
Звери, каких я в жизни не видал.
Они огромные, метра четыре высотой, и покрыты лохматой серебристой шерстью. С одной стороны у них толстый пушистый хвост, а с другой — изогнутые белые рога, торчащие прямо изо лба. Массивные плечи, длинные шеи до самой земли и странные толстые губы, которыми они прямо на ходу объедают кусты и пьют речную воду. Их тысячи, куда ни кинь взгляд — всюду они, и их Шум поет одно слово, вразнобой и на разные лады, но это слово связывает их в единое целое.
— Здесь, — вслух говорит Виола. — Они поют Здесь.
Да, они поют Здесь. Весь их Шум состоит из этого слова.
Я Здесь.
Здесь и сейчас.
Здесьи вместе.
Только Здесь имеет значение.
Здесь.
Это…
Можно я скажу?
Это похоже на песню семьи, в которой все всегда хорошо, и каждый чувствует себя частью целого — для этого нужно только петь и слышать. Это песня, которая всегда с тобой. Если у тебя есть сердце, она его разбивает, а если твое сердце уже разбито, она лечит.