Виола складывает карту и отдает мне. Я бережно засовываю листок под обложку дневника.
— Я могла бы его прочесть, — говорит Виола. — Ну, дневник твоей мамы. Если хочешь.
Я встаю к ней спиной и прячу дневник в рюкзак:
— Нам надо идти. И так много времени потеряли.
— Тодд…
— За нами гонится целая армия. Не до чтения!
Итак, мы снова в пути — бежать надо как можно дольше и как можно дальше, но, когда встает сонце — медленное, ленивое и холодное, — мы валимся с ног от недосыпа (ведь мы целый день трудились), и никакая армия не заставит нас бежать. Самое большее, на что мы способны, — быстро идти.
И мы идем. Идем все утро. Дорога по-прежнему пролегает вдоль реки, как мы и надеялись, а местность вокруг становится ровней: огромные травянистые поля тянутся к низким холмам вдалеке, за которыми начинаются холмы повыше и — по крайней мере, на севере — горы.
Дикая природа. Никаких тебе заборов, возделанных полей или других признаков человека — кроме самой дороги, по которой мы шагаем. С одной стороны, это хорошо, а с другой — очень странно.
Раз истребили не всех жителей Нового света, то где они?
— Думаешь, это нормально? — спрашиваю я Виолу, когда мы одолеваем очередной пыльный поворот. Впереди ничего, кроме еще нескольких пыльных поворотов. — Думаешь, мы выбрали правильную дорогу?
Виола задумчиво выдувает воздух:
— Мой папа всегда говорил: «Только вперед, Виола, только вперед и вверх!»
— Только вперед, — повторяю я.
— Вперед и вверх.
— А какой он был? — спрашиваю. — Твой па?
Виола смотрит на дорогу, и я замечаю на ее лице легкую улыбку.
— Он пах свежим хлебом, — говорит она и молча уходит вперед.
Утро сменяется точно таким же днем: мы бежим, если можем, быстро идем, если не можем бежать, и отдыхаем, когда совсем невмоготу. Река по-прежнему гладкая и спокойная, как и зелено-коричневый пейзаж вокруг. Высоко в небе парят синие ястребы, выслеживающие добычу, но других признаков жизни нам не попадается.
— Какая пустая планета, — говорит Виола, когда мы останавливаемся на быстрый перекус возле естественной запруды.
— Да нет, живности тут хватает, ты уж поверь, — бормочу я, поедая сыр.
— Да я верю. Просто мне теперь ясно, почему сюда стремятся переселенцы: здесь полно плодородных земель. Людям есть где построить новую жизнь.
— Люди могут ошибаться, — говорю я.
Виола потирает шею и смотрит на Манчи, который нюхает края запруды — видно, почуял древесных ткачей, живущих на дне.
— А почему вы становитесь мужчинами в тринадцать? — вдруг спрашивает Виола.
— Чего? — удивленно переспрашиваю я.
— Ну в этой записке говорится, что все ждут, пока последний городской мальчик станет мужчиной. Зачем ждать?