Я проверила коридор. Никого не было, и он сказал:
— Пошли со мной, — и, взяв меня за руку, как маленькую девочку, увлек в конец коридора к слуховому окну. Оно было залито заходившим солнцем, а внизу в его лучах сверкало и искрилось море. И пока я смотрела, взволнованная не только открывшимся необычным видом, но и его прикосновением, он сказал:
— Ну, как? Посмотрите на эти отражения! Боже, как красиво! Просто прелесть!
Он произнес это с таким восхищением, что оно передалось и мне, всего лишь несмышленому ребенку. Потом мы еще несколько раз приходили к этому окну, но я уже никогда больше не чувствовала такого волнения, как в первый раз.
Помню еще и другой вечер, уже незадолго до нашего отъезда, как раз в равноденствие. Глядя через стекло закрытого окна, он говорил:
— Селеста, подойдите сюда. Нужно чинить эту дамбу, а то все здесь разнесет вдребезги.
Я уже замечала это и пугалась, но, не зная водной стихии, не представляла море разбушевавшимся, бросающим свои брызги чуть ли не в наши окна. И я ответила, что пока я еще не готова к Страшному Суду.
— Вот увидите, как это красиво! И бояться совсем нечего. А что бы вы сказали в Бретани!
И он рассказал мне, как они вместе с его близким другом Рейнальдо Аном ездили специально во время осеннего равноденствия любоваться большими приливами на мысе Раз.
— Это было просто великолепно, Селеста! Как бы я хотел снова побывать там!
И впервые он сказал мне то, что потом часто упоминалось в наших разговорах:
— Может быть, если мне будет получше... И вас я тоже возьму с собой. Вы непременно должны побывать там.
И в его голосе была почти детская грусть о тех картинах, которые он так хотел увидеть еще раз.
Это была чудесная поездка, но слишком недолгая. Дела на войне ухудшались. Для нас же первым неудобством была реквизиция гостиницы под нужды армии и раненых, которым не хватало мест, — тогда шла битва при Марне и другие тяжелые бои. Г-н Пруст очень беспокоился о своем брате Робере, который, как и мой муж, был мобилизован на второй день, но попал в Верден и работал во фронтовых госпиталях.
Почти все постояльцы разъехались. Те, кто пожелали остаться, переселились во флигель. Однако г-ну Прусту сделали особую любезность — ему было разрешено никуда не переезжать, пока не привезут раненых. Но до нашего отъезда ни один из них так и не появился. Потом говорили совсем другое, будто г-н Пруст навещал привезенных солдат и даже почти разорился на сигареты и лакомства для них, отчего ему и пришлось будто бы уехать. Но это вымысел.