Чудо г-на Пруста заключалось в той воле, которая была направлена на его книгу, хотя организм был уже истощен непрекращающейся астмой.
— Знаете, Селеста, — говорил он, — у меня бронхи — как пересохшая резина, потерявшая свою эластичность от постоянного напряжения.
Одни только усилия, чтобы дышать, изнашивали сердце. Но, кроме приступов, которые никак нельзя было скрыть, он ничем не выдавал своего состояния.
Да, он говорил об усталости: «Ах, Селеста, я так устал...» Иногда у него срывалась фраза, как та, о пересохших бронхах, но ничего больше. И, конечно же, он неподвижно лежал, вытянувшись, с закрытыми глазами, без единого слова. Но уже через два-три часа мог одеться и уйти из дома. Он был способен шесть или семь часов провести на ногах и, возвратившись в четыре, а то и в пять утра, держал меня своими рассказами еще три или четыре часа, словно ему было двадцать лет!
Я часто спрашивала его, как он мог переносить все это, жертвовать своим молчанием, своим отдыхом и уединенным трудом ради людского шума и суеты, сама атмосфера которых была, по его понятиям, насыщена микробами. На это он всегда отвечал мне одно и то же: «Так надо, Селеста...» Так было нужно его книге, именно это он и имел в виду. Чтобы добыть для нее пищу, г-н Пруст был готов на все.
Я знаю все эти сплетни о множестве болезней, на которые он будто бы жаловался в разговорах и даже в письмах. Говорили о якобы случавшихся у него обмороках. Во-первых, я не верю, чтобы с ним это бывало, когда он уходил из дома, — он бы непременно сказал мне, и тем более у себя, на бульваре Османн, я бы, конечно, первая знала об этом. Правда, в последние месяцы жизни он действительно боялся головокружений, о чем сам и говорил; но обмороков с ним никогда не бывало.
Это вроде той истории с отитом, который он будто бы получил от шариков Квис, употребляя их, чтобы предохраниться от шума, а знаменитый доктор Викар вылечил его. Все это сказки. Я знала про эти шарики, которые посоветовала ему одна из его близких приятельниц, герцогиня де Гиш. Как-то, возвратившись от нее, он со смехом рассказывал:
— Знаете, Селеста? Герцог уезжает к своей милейшей компании, а герцогиня остается с шариками в ушах, чтобы не знать, в каком часу он вернется, и все идет как нельзя лучше.
Некоторое время он ими пользовался, а потом перестал, хотя и держал их у изголовья, они ему просто надоели. Но никакого отита у него никогда не было. А про доктора Викара он как-то упомянул в том смысле, что прежде был с ним знаком, но потом никогда уже не встречался.