— Здесь, маленькая, все-таки не деревня. Постарайся не забывать про ключ.
Его слова показались мне упреком, и я заплакала.
Для меня все было плохо, хотя муж старался, как мог, угождать мне. Он постоянно приносил цветы, а однажды, благодаря его сестре Адели, мы побывали в Комической опере на «Миньоне» — к ней часто в кафе ходили артисты оперетты и приносили билеты. Во время представления муж спросил меня:
— Тебе нравится? Посмотри, как красиво.
Но меня все это пение только утомляло, и я ответила:
— Да скоро ли, наконец, они кончат?
Потом он всю жизнь смеялся над этим случаем.
Я была совсем еще молодая. Но муж никогда и ничем меня не обидел. Он ждал, пока я немного освоюсь, и первые две недели говорил мне:
— Ты понемногу привыкнешь, и тогда я займусь своей работой, но не раньше.
Прошли недели две апреля, и он сказал:
— Если хочешь, пойдем сегодня гулять на бульвар Османн и заглянем к г-ну
Прусту предупредить его, что он опять может вызывать меня; я уже пойду на работу.
Не торопясь, мы отправились пешком на бульвар Османн, 102 — не помню, заметила ли я тогда этот номер. На втором этаже дверь в кухню с черного хода нам открыл Никола Коттен, камердинер. Там же была и его жена Селина, также служившая у г-на Пруста. Оба очень милые, особенно он, и, как мне показалось, они обрадовались моему мужу. Но из-за своей застенчивости я была совсем не в восторге при виде новых лиц и хоть ради мужа изображала всяческие вежливости, но мне хотелось лишь одного — поскорее уйти. Помню, правда, большую плиту, где потрескивал огонь, и то, как вся кухня прямо-таки сверкала чистотой. Муж не хотел беспокоить г-на Пруста, а просил Никола только предупредить его о своем возвращении. Но Никола обязательно хотел сказать, что пришел Одилон.
Г-н Пруст вышел на кухню. Я всегда его таким и вспоминаю — в жилете поверх белой рубашки. Он сразу же поразил меня. Я увидела настоящего аристократа. Он был очень моложавый — тоненький, но совсем не тощий, с очень красивой кожей и ослепительными зубами. И, конечно, эта небольшая прядь, которая всегда спускалась у него на лоб. И удивительная элегантность и сдержанность в движениях, которую я часто замечала потом у астматиков, словно они берегли свои силы и дыхание. Многим он казался маленьким, но на самом деле был не меньше меня, а я совсем не коротышка — почти метр семьдесят два.
Муж поздоровался с ним и, поняв, кто я, он протянул мне руку и сказал:
— Мадам, представляю вам Марселя Пруста в неглиже, непричесанного и без бороды.
Я так засмущалась, что даже не могла взглянуть на него. Он сказал мужу еще несколько фраз, которые я не расслышала, потому что, не переставая говорить, он ходил по кухне, но чувствовала, как он рассматривает меня, однако в то же время ощущала и его деликатность, отчего смущалась еще более. Под конец он сказал: