Что касается нательного белья, то, перед тем как выходить из дома, он полностью менял его. Носил он только шерстяное от фирмы «Расюрель». Однажды я купила ему другое, показавшееся мне хорошим и красивым, но он так и не надевал его.
Рубашки, как и вода, тоже нагревались, и на кухне все время жарко топилась большая печь. Я заранее клала белье в духовку, чтобы оно успело прогреться, а когда он просил его, выкладывала на стул.
Еще до того, как он начинал заниматься своим туалетом, все должно было быть приготовлено — вода, одежда, салфетки — и разложено по своим местам на столике и стульях. После этого я уходила, а он вставал, одетый в пижаму и шерстяную рубашку; если было холодно, сверху надевалось черное пальто на клетчатой подкладке. На ногах были или шлепанцы или большие суконные туфли с застежками, которые он обычно носил дома.
Следует отдельно сказать о церемонии с салфетками. Всякий раз я готовила целую стопку, штук двадцать; он промокал себя каждой всего по одному разу, а потом таким же манером сушил кожу. Этих тонких нитяных салфеток был громадный запас, и все они отправлялись для стирки в заведение Лавинь, потому что в квартире ничего не стирали.
Впоследствии, уже после его смерти, я служила в отеле на улице Канетт, и там на пятьдесят комнат в стирку шло не больше белья, чем у г-на Пруста. Иногда, глядя на эти кучи, я говорила ему:
— Сударь, только подумать, сколько вы тратите понапрасну денег!
— Каких денег, Селеста?
— Все эти салфетки совершенно чистые, а вы кидаете их!
— Дорогая Селеста, вы просто не понимаете, от слишком мокрых салфеток у меня трескается кожа.
Чистка зубов также обходилась в целое состояние. Он пользовался всегда одним и тем же мельчайшим порошком, приготовленным по рецепту его отца в аптеке Леклерка. Зубы он тер щеткой, беря порошок раз пятьдесят, и в результате все покрывалось им, зеркало, столик и он сам, и уже перед самым выходом, случалось, я говорила ему:
— Сударь, вы замочили воротничок! Это плохо для горла.
Или:
— Сударь, вы запачкали галстук, он весь белый.
— Но я же закрывал его салфеткой!
А если я настаивала, говорил:
— Да нет, оставьте так, дорогая Селеста. Ведь люди встречаются со мной не ради галстуков.
В конце концов он все-таки соглашался, чтобы я смахнула порошок.
Но это, пожалуй, и все, что мне было позволено. Говорили, будто я завязывала ему галстуки. Никогда в жизни! Да я и не умела это делать. Зато с какой скоростью проделывал это он сам, можно было подумать, что он упражнялся Целый день! Единственное, что он просил иногда, так это помочь с пуговицами на манишке.