— Ключ, — произнёс Коля с неизменной улыбкой, протягивая мне согнутый гвоздь с затупленным концом и пропиленной ложбинкой.
— Не серчай на мэнэ, — весело сказал он. — И прости. Иванке треба помочь. Он в ней бильше нуждается, як ты. Ты — сильный, а он — слабый.
Я подумал: о ком он? Иванко… Не Невесту ли так зовут? Ведь и у него должно быть имя. Настоящее. Отцом и матерью даденное.
— И ты меня извини, — сказал я неожиданно для себя, потому что виновным себя не чувствовал.
— С Богом, — сказал Коля, поднимаясь.
— Ты же знаешь, я в Бога не верю, — не удержался я.
— Разумом не вирышь. А душой — вирышь, — твёрдо произнёс Коля.
— Как так? — не согласился я. — Так не бывает. И не может быть.
— Може, може, — улыбался Коля, отступая к перекрещённым колючей проволокой воротам загона.
Не успел Коля зайти в зону, как рядом сидевший незнакомый зек заговорщически шепнул мне на ухо:
— Керя, отрежешь мне во такой кусочек? С хренову душу… Я никому не скажу.
— Чего кусочек? — удивился я.
— Смальца. Я его за версту чую. Нюх у меня такой. Собачий. И постукал татуированными пальцами по крышке чемодана. Я поднял его и тряхнул. Пустой. Но зек упорствовал. Отвинтили замочек. Открыли. В обеих половинках, разделённых фанерной перегородкой, ничегошеньки не было.
— Биндеровец! — посетовал зек с «собачьим» нюхом. — Успел смолотить, паскуда.
Прибыв в новый лагерь и оставшись наедине с великолепным чемоданом, я открыл его и внимательно осмотрел внутри. Сделан и обработан мастерски до бархатистости мелкой наждачной шкуркой. Однако никаких признаков «схорона» не углядел. Покумекав, я потянул вверх перегородку. Она приподнялась, выйдя из пазов, вместе с дном, с прихлёбом засасывая под себя воздух. Между первым, фальшивым, и настоящим дном обнаружил обёрнутый в коричневую плотную бумагу (часть мешка из-под цемента) весомый пласт свиного сала, усыпанный с одной стороны желтоватыми кристаллами соли, с другой — нежного розового цвета. Рядом лежала прижатая толстым рулончиком той же бумаги, чтобы не телепалась при потрясывании, толстая тетрадь в клеёнчатом переплете, и в ней, дабы не брякали, пять карандашей с золочёной надписью «Львив». Перелистав её дважды, так и не нашёл ни строчки.
Я сразу же написал Коле благодарственное письмо. В лагерь. Возможно, моё послание и дошло бы до адресата, отправь его через волю. Но я опустил его свёрнутым треугольником в «свой» трёхведёрный почтовый ящик с надписью: «Для писем, жалоб, заявлений от заключённых». И — как в бездонную пропасть…
Маргарита
В маленьком притоне Сан-Франциско,