Позже, будучи осуждённым, я попал в один этапный вагон с Витькой. Он и там вёл себя нахально и разнузданно, правя от имени преступного мира, помазанником которого являлся в нашем этапе. Потом — пересыльный лагерь, кровавая бойня с «зелёными». Едва ли ни единственным из блатных, жестоко правивших пересылкой, губивших и убивавших фраеров, тогда уцелел лишь Тля-Тля, спрятавшись в залитый под отмочку огромный кухонный котёл. Остальных «зелёные» уничтожили. И куда бы меня не бросала судьба, простого советского заключённого, везде я оказывался рядом с Витькой — странные совпадения. Но о таком я и помыслить не мог. Невероятный случай. И произошёл он всего пару недель назад.
…На столе еле слышно задребезжал телефонный аппарат. Пришлось вернуться от дверей. Я так утомился за бесконечно длинный день, что в ушах пульсировал шум. В такт ударам сердца. С досадой подумал: надо было уйти в барак чуть пораньше. И завалиться спать. В зоне давно уже прозвякали отбой. На противоположном конце провода в трубку кто-то усиленно дул и аллокал.
— Мэсэче.
— Кто?
— Заключённый Рязанов.
— Почему не в своём бараке? Из какой бригады?
— Из тринадцатой. Помогаю лекпому.
— Кто дежурит?
— Фельдшер, заключённый Агафонов.
— Немедленно с носилками к вахте. Оба. Бегом.
— Слушаюсь, гражданин начальник.
Кто звонил, не представился. Но и так было ясно.
Агафона я быстро разыскал в палате туберкулёзников. Он сидел возле умирающего — высохшего, как мумия, пожилого незнакомого мне зека.
Я объяснил фельдшеру, в чём дело.
— Человек попросил не оставлять его, — кивнул он на умирающего, у которого рывками вздымалась грудь и что-то клокотало внутри. — Так что я уж дождусь. А что там, на вахте?
— Не знаю. Не сказал. Велел — бегом. С носилками, — повторил я.
— Выстрелов не слышно было?
— Вроде бы нет.
— Жмурика привезли. С командировки. Вот что, Юра: хватай носилки и канай к вахте. А я к тебе Балдиеса пришлю. Хватит ему клопа давить.
Агафон отбывал срок за злостное хулиганство да ещё с тяжкими телесными повреждениями, что никак не вязалось с его повседневным поведением. Но вот, поди ж ты. Говорили, по пьянке. Что пострадавший виновен — спровоцировал.
Захватив тяжёлые носилки с засаленным телами страждущих и покойников брезентом, я поплёлся к вахте, рассуждая, почему фельдшеров, обычно — из заключённых, называют лепкомами и лепилами. Лепком, вероятно, искажённое от «лекпом» — лекаря помощник. Это из каких же времён до нас дошло оно, это словечко? Наверное, из начала двадцатых, когда в стране стали возводить первые лагеря. Концлагеря. Штабс-капитан Николаев начал свою раскрутку именно в таком лагере — на Соловках. И назывался он смешно — СЛОН. Там уже были лекпомы. И вот — всё вокруг в колючке, в зонах. Это в глаза бросается, когда в этапе смотришь из вагона-зака, — одни запретки мельтешат. Может быть, и я стану лекпомом. Набравшись опыта.