Наказание свободой (Рязанов) - страница 373

На завалинке собрался совет,
Это хулиганы, злые ураганы
Выбрали себе там комитет.
Речь держала баба, звали её Мурка,
Ловкая красивая была,
Даже злые урки все боялись Мурки,
Воровскую жизнь она вела.
На советах Мурка планы намечала,
Как им надо грабить, убивать.
Нравилися Мурки все делишки эти,
Нравилося Мурке воровать.
С ними ворорвала, с ними и делила,
Сними она ела и пила.
Вором её звали, все ею гордились,
Ворорвскую жизнь она вела.
Как-то поздней ночью Мурка изменилась,
Вырвалась без шухера она,
К лягашам проклятым подбежала Мурка
И сказала шёпотом она.
Вы, сынки советов, братья комитетов,
Надоело с урками мне жить,
Надоели эти все мои малины,
И хочу я тайну вам открыть.
И начала Мурка капать на малину,
Все свои секреты выдавать,
Лягаши писали, руки Мурке жали,
Не хотели Мурку выпускать.
Началась облава, урки не сдавались,
С лягашами бой они вели,
Дрались до упада, кровью обливались,
Пострадали, бедные, они.
Мурка вся дрожала, стыдно Мурке стало,
Совесть сильно мучала её,
Что все ураганы стали ей врагами,
И теперь убьют они ее.
Если тебе плохо было, Мурка, с нами
Или не хватало барахла,
Что тебя заставило связаться с лягашами
И пойти работать в губчека.
Разве не носила лаковые туфли,
Лаковые туфли на большой,
На большой с присыпкой, с маленькой улыбкой,
Мы тобой гордились пред шпаной.
Ты, Мурка, носила лаковые туфли,
Лаковые туфли на большой,
А теперь ты носишь рваные галоши
И гуляешь с рваной босотвой.
Вышел из малины, а навстречу урки,
И один по блату говорит:
— Там за переулком в кожаной тужурке
Мурка окровавлена лежит.
Это её Сенька так вчера поздравил,
Что-то с ней он долго говорил,
Говорил со злостью, аж трещали кости,
И сквозь зубы что-то процедил.
— Здравствуй, моя Мурка, ты моя голубка,
Здравствуй, дорогая, и прощай,
Ты расшухарила всю нашу малину,
А теперь вот финку получай.

Самолётик

1954, начало

Обычное лагерное убийство. Если можно назвать обычным насильственное лишение жизни человека. Меня известие удивило тем, что за несколько дней до него все мы подписали бумажки, предупреждавшие, что за лагерный бандитизм снова введена смертная казнь. И вот, словно в насмешку над указом, кто-то землянул кого-то. Впрочем, кого — стало известно вскоре же: хлебореза. Его знали все. И многие люто ненавидели. Как всякого лагерного хлебореза. Ибо не может хлеборез не красть из зековской пайки. Не захочет, да вынужден будет этим гнусным делом заняться. Так лагерная система устроена.

По зоне распространилась параша — задолго до удавшегося покушения были и неудачные, — что хлеборез в прошлом — следователь НКВД. Его якобы опознал один из тех, кого он некогда допрашивал и кому ломал кости. Этому слуху я не поверил, потому что знал: бывших сотрудников органов содержат в отдельных лагерях. А кто-то поверил. Лжи почему-то охотнее верят, чем правде.