Ну и Александр Зиновьевич! Моментально перелицевался. Ну и хамелеон!
Блатные, конечно же, отнятое не вернули. Важнее сам факт, что Маслов вступился за какого-то обычного работягу! И против кого? Всемогущих и скорых на расправу блатарей. И почему-то они его не тронули — удивительно. Не напрасно я удивлялся. Воры обид не прощают. И для Маслова они не сделали исключения из этого правила. Всё ему припомнили: и больных-то он мужиков от работы освобождал, а законники вынуждены были идти вместе с фраерами на объект, где и не поспишь как следует после бессонной ночи за колодой карт, наркотиками не баловал «людей» (так себя называли представители преступного мира) и мастырщиков,[92] несмотря на их «благородное» воровское происхождение, разоблачал и вообще не уважал даже авторитетов. Могли ли они долго терпеть столь строптивого и непреклонного фраера, который открыто подрывал их авторитет в безликой и покорной массе зеков? Наивный вопрос. Как оказалось, не только злоба урок решила участь этого замечательного, трагической судьбы, человека, но не сейчас следует об этом поведать. Пора вернуться в ТБ-2. Там нас ждёт один несчастный, вернее один из несчастных, с кем, казалось бы, я никак не мог сблизиться. Так мне думалось. А в жизни…
Я заметил такую странную закономерность: если при первом знакомстве человек производил на меня самое благоприятное впечатление, то впоследствии чаще всего нас ждала размолвка или ссора. И — наоборот.
Так произошло и с Петей. Он почему-то, как принято говорить, с первого взгляда возненавидел меня. Может быть, потому что я никогда первым никого не задирал и недостаточно огрызался, терпеливо снося его подначивания, издёвки и оскорбления. Возможно, он бесился от того, что уже тогда понимал, насколько тяжело и опасно занедужил и чем ему грозит туберкулёз.
Помню, я облегчённо вздохнул, когда этот невысокий черноглазый паренёк, изрядно мне надоевший своими нападками, канул в больницу и, похоже, надолго. И вот судьба опять свела нас. В одной палате, и койки рядом. И тумбочка — общая.
Раньше я сдерживал себя, чтобы не допустить драки с Петюнчиком, как его все звали в бригаде. У меня в детстве возникло и окрепло отвращение к мордобою. Хотя приходилось драться нередко. Но часто, испытывая стыд и раскаяние, я чувствовал себя виноватым перед недавним противником. А сейчас, когда стало очевидным, в сколь бедственном состоянии находится мой обидчик, понял, что ему надо помочь. Им безраздельно владело отчаянье. И немощь. Я принялся помогать Пете, хотя и опасался какой-либо грубой выходки. Мне приятно было подать ему лекарство. Или принести — отнести миску. Или налить кружку кипяченой воды. Мою готовность помочь Петюнчик вначале принял если не враждебно, то настороженно. Его часто лихорадило, а вечерами температура неизменно подскакивала до тридцати восьми и выше… Несмотря на то, что Петюнчик покорно поглощал все назначенные лекарства, а паск по несколько раз в сутки столовыми ложками, состояние его не улучшалось. Наоборот. И все-таки я не верил, что Пете грозит самое страшное. А он, вероятно, чувствовал: силы с каждым днём уменьшались.