Современники называли его virtus ipsa — «сама доблесть», и поэтому именно на его примере становится ясно, какой круг представлений связывался для них о этим понятием. Тразея был почитателем «нравов предков», консерватором в политике и в жизни. Когда сенат был фактически оттеснен от решения важных государственных вопросов и чрезмерное внимание к его деятельности становилось поэтому дурным тоном и бестактностью по отношению к принцепсу, Тразея не пропускал ни одного заседания и принимал активное участие в выработке даже самых незначительных решений; он требовал восстановления в провинциях стародедовского режима проконсульского произвола и террора, осуждал новомодную пышность, с которой обставлялись зрелища и празднества. Нет, однако, никаких оснований утверждать, будто именно этот консерватизм вызывал ненависть к нему и Нерона, и людей меньшинства. Дело было в другом. Обвинения его в республиканизме ничем не подтверждаются; то был преданный интересам государства, консервативный и дельный, т. е. вполне обычный, римский сенатор, но он жил в эпоху, когда явно переставала быть обычной сама эта старомодная норма и верность ей требовала личного активного сопротивления общепринятому и общераспространенному. Именно такое сопротивление — ведущая черта в облике Тразеи. Его постоянная забота о верности принципам и чистоте помыслов отчасти поневоле, а отчасти и сознательно превращалась в назидание и вызов. Он утверждал, например, что в качестве судебного защитника следует браться лишь за дела, от которых все отказались, и за такие, которые имеют значение примера.
Неудивительно, что его — человека в частной жизни мягкого, веселого и снисходительного — обвиняли в том, будто «он окружил себя людьми суровыми и упорными, всем своим видом упрекающими принцепса в распущенности».[29] Последнее было правдой. Когда в сенате докладывали официальную версию событий, в ходе которых Нерон убил свою мать, Тразея встал и молча вышел. Он не аплодировал во время артистических выступлений Нерона, на которых все присутствовавшие, в том числе знатнейшие сенаторы, буквально выли от восторга, и не явился на заседание сената, когда там предстояло осуждение Антистия Ветра.
Такое поведение вполне соответствовало заповедям римского стоицизма. В философии стоицизма, которой увлекались многие сенаторы большинства, принято подчеркивать момент осознанной субъективной нравственной ответственности, независимости от официальных почестей и материальных благ, волевое, неуклонное следование своей внутренней норме — словом, тот нонконформизм и тайную свободу, которые и делали стоицизм философией оппозиции. Это, разумеется, верно, но при этом, однако, не всегда учитывается, что центральное для стоицизма понятие нравственной ответственности обладало не только общим индивидуалистическим протестантским пафосом, но и вполне определенным общественно-историческим содержанием, а содержанием этим для римского сенатора, тем более консервативно настроенного, оставался долг личности перед государством, традицией и сословным коллективом. Близкий к «стоической оппозиции» поэт Персий, перечисляя заповеди стоика, напоминает об обязанности «ничего не жалеть для родины».