Я сказала «да, угу», повернулась поудобнее, поправляя одеяло, и открыла глаза. Прищурилась, примаргиваясь к ядовито-серому зимнему свету. Поняла, что Клаксон опять сидит на люстре и, падла такая, когтит лапой одну из уцелевших хрустальных подвесок. Лампочка, судя по всему, оставалась в патроне лишь чудом. С раззявленной стремянки все еще уныло свешивалось испоганенное пальто, мерцая подозрительными пятнами соли, соды, масла и давно высохшей святой воды. Вот убей не помню, как я этим всем пальто поливала, чтобы запах вывести. Ведь знала же, что не поможет. Бензиновый угар оставался на месте. Сумятица в голове — тем более…
Хорошо хоть, что Дора домой так и не вернулась: ближе к рассвету прислала мне смс-ку, что сесть за руль не в состоянии, а потому заночует у Старого вместе с кошавкой. Судя по всему, возвращение главного столичного Смотрового наши отпраздновали экспромтом, но красочно. Хорошо время провели, куда интереснее, чем я…
— Вот прямо сейчас, минут десять назад. Это я в ванную пошла, слышишь, вода шумит?
— Угу, — снова согласилась я.
— Слушай, ну он такой заяц! Такой дурак, ну не могу просто, так трогательно! В общем, слушай. Я вчера вечером во «Внуково» приехала, Старого встретила, ключи от города передала, чтобы все по-честному. А у них рейс, мало того что ночной, так еще и с задержкой, Савва такой умученный был.
— А Гунька?
— А чего мне Гунька? Он же теперь маленький совсем, мне с таким неинтересно. Ну если только девственности лишиться. Не мне, конечно, ему.
— Угу…
— Ну, в общем, я расстроилась и к Артемке в «Марсель» поехала. А потом — к нему домой. А он такой заяц, ну я тебе уже говорила, да? Предложение мне сделал. Прямо в постели, как у порядочных. Мы уже лежим потом, мокрые все, уставшие. Я говорю: «Сигареты мне дай».
Я уселась на кровати поудобнее, уложила под спину подушку, потянулась и спросила наугад:
— И что?
— А он руку к банкетке протягивает, а там коробочка с кольцом. Как в кино, честное слово!
Если Дуська говорит: «Как в кино», — значит, ей и вправду угодили. Для нее, бывшей актрисы Лындиной, оно действительно самое важнейшее из искусств, даром что она всю свою актерскую жизнь «Мосфильм» не иначе как «бордель» называла. «Сегодня опять в бордель тащиться, будем первый поцелуй переснимать!»
…Как же про такие вещи думать уютно. Все такое милое, глупенькое. Какое же время тогда было… Вроде недавно, а все равно. Не вернешь это спокойствие, не дотянешься до него.
И даже недавний Гунькин огнестрел таким случайным казался, ошибочным, как взрыв бытового газа. Это потом все понеслось как камушек с обрыва — Танька-Рыжая, Извозчик обгоревший, Фоня со своими ножевыми… Какая-то эпидемия смерти, не иначе. Будто кто-то нас с этого света сжить хочет, но не знает, как это делается. Или уже знает? Мы ведь умирать не боимся, если не огонь. Ну да, новую молодость жалко да время на обновление… Но не страшно. А бензином на пальто — страшнее некуда. Я ж так кричала, что себя не помню. Как под пытками, честное слово. Хотя после пыток себя восстановить можно, а вот после огня… Тут любой дурак бы догадался, а не только тот, кому про это знать хотелось.