- Мой дорогой, мой дорогой, – грозил мне Иван Иванович, – ты думаешь, что я Дамиан. Нет, господин доктор Крёгер, вы изволите ошибаться. На этот раз я не клюну на твою удочку; но ты знаешь, что я выдумал? Я объявлю осадное положение над всей этой лавкой и прикажу тебе, тебя сразу фотографировать, тотчас и без возражения, Федя, так, как ты есть, в шляпе и пальто.
- Охотно, Иван, я уже сижу, можно начинать!
Товарищ прицеливается, наводит аппарат, настраивает, затвор щелкает.
- Я хочу присутствовать при проявке, иначе ты снова обманешь меня.
Диск недодержан полностью. Новая съемка, но она тоже не удается, третья и четвертая, наконец, я вижу себя во влажной эмульсии. Быстро отхожу, и мой друг Иван сгибается от смеха, так как я высунул язык и сделал невозможную гримасу.
– Этот диск нельзя уничтожать, ни при каких обстоятельствах, это служебное распоряжение, серьезно! Я покажу всем твою фотографию! Пусть все смеются над тобой!
Я перевожу моим товарищам эти слова, которые теперь обращаются с диском с особенной осторожностью.
Затем мы идем домой.
По субботам, в базарные дни, двадцать товарищей часто прилагали все усилия, чтобы справиться с огромным наплывом публики. Клиентов, в большинстве случаев крестьян, можно было фотографировать с чадами и домочадцами, всеми семьями. Их выражения лица на фотографиях были серьезны и очень важны. Дюжина карточек в формате почтовых открыток стоила три рубля, то есть цену шести гусей. Такой цены это удовольствие стоило решительно всем.
Также частные лица вскоре объявили о своей готовности занять военнопленных на работах у себя. Для пленных солдат повсюду было полно работы. Они кололи дрова, топили печи, помогали убирать или чинить квартиры или избы, шли с женщинами на рынок и делали покупки в городе. Так как русский человек известен широтой своей натуры, пленники почти в один миг оказались в гражданской одежде, явно набрались сил, и во многих случаях я с радостью мог заметить, что кое-где возникли даже нежные чувства.
Весьма важным был единственный факт: начальство должно было на длительный срок согласиться с нынешним состоянием занятости пленных. Не должно было произойти никаких эксцессов, никаких вредных недоразумений, ссор или споров.
Сохранять начальство всегда в хорошем, даже в очень хорошем настроении – это задание я взял на себя и заботился об этом со словами, делами и... деньгами.
Так постепенно «европейское влияние» становилось ощутимым во всех профессиях. Ни в коем случае не в ущерб жителей Никитино.
Для меня мои товарищи изобрели скоро кличку. Меня прозвали «отцом Крёгером». Если среди них возникали какие-то разногласия, то с важным выражением лица говорили: «Эй, ты, я расскажу об этом отцу Крёгеру!»