Роб повернулся и пошел дальше, по особенно крутому участку тропы. Линдси двинулась следом, стараясь не отставать. Она уже решила было, что Роб не собирается выполнять ее просьбу, когда он заговорил:
— Она впервые сказала мне про вас в прошлом июне, сразу после начала сезона проката. Она вас любила и гордилась всем тем, чего вы добились… Наверное, именно тогда она рассказала про то, что вы пишете для газет. Она думала о том, кому завещать свой дом, и решила, что вы будете идеальным вариантом. Она считала, что для вас это станет вторым домом, местом, где вы с мужем сможете отдыхать от большого города.
— Я не замужем, — быстро проговорила она. — И уже больше не помолвлена.
Она ничего не смогла с собой поделать — эти слова сами у нее вырвались.
— О! — отозвался он негромко и приостановился. Обернувшись, он посмотрел на нее. — А я считал, что да. То есть… что вы помолвлены.
Она энергично тряхнула головой:
— Нет, с этим покончено. И, слава Богу.
Их взгляды встретились, и Линдси показалось, что он собирается спросить ее о том, что же случилось, но, к счастью, он снова повернулся и пошел дальше.
— Короче, она написала вам в полной уверенности, что вы примете ее подарок. Потому что ведь это действительно был подарок — а большинство людей подарков не отвергают. Особенно если их делают от всей души.
Ох, Боже!
У Линдси так сжалось сердце, что ей даже трудно стало идти.
— Мне… не хотелось брать что-то, что ей дорого, чтобы потом просто продать.
Он снова бросил на нее быстрый взгляд через плечо.
— Я не просил у вас объяснений. Вы хотите это услышать или нет?
Она сжала губы и коротко кивнула, а потом стала смотреть в спину Роба, шагающего вперед по извилистой тропе.
— Ну, так вот, — проговорил он на ходу, — после этого она много недель ждала, чтобы вы сказали, как вы рады принять ее предложение. Она надеялась, что осенью вы приедете ее навестить, и она сможет все вам показать. А потом пришло ваше письмо с отказом.
Линдси продолжала идти по неровной тропе, механически переставляя ноги, — а что еще ей оставалось делать? Сорваться и зарыдать? Нет уж, только не перед Робом Коултером! Перед ним ей хотелось казаться сильной.
— Значит, — наконец, выдавила она, — Она решила, что я отвратительный человек, и что она глубоко во мне ошибалась?
— Нет, — покачал он головой. — Милли была не такая. Она не судила людей. Ей просто было… больно. Она решила, что вам нет дела до старухи. И она подумала, что, может быть, это значит, что в Лосином Ручье и прокате каноэ нет ничего такого особенного, как она привыкла считать. Это вроде как… заставило ее почувствовать, будто все, что она любила, не имеет значения. Что она сама не имеет значения.