Вайгерт этого не знал. Да и кто читает этот экономический раздел?
- Да, естественно.
- Теперь ей, к сожалению, пришлось взять на себя другое интервью. Какой-то симпозиум в ООН-Сити. Так как в отделе экономики совсем не хватает людей, мы должны взять Фолькера на себя.
Если Хилльгрубер говорил о «нас», он мог подразумевать под этим только его, Вайгерта. Так уже бывало.
- Могли бы вы сделать это? Время назначено на шесть вечера, в отеле «Империал», где живет Фолькер. Его номер...
Хилльгрубер копался на своем безнадежно заваленном бумагами письменном столе. Наконец, он с торжествующим видом держал листок в руке.
- А, вот: номер комнаты 1717. Легко запомнить.
- Все ясно. Мы еще успеем вставить историю в вечерний выпуск?
- Если вы поторопитесь. Я позабочусь о том, чтобы у нас в утреннем выпуске был такой себе заполняющий материал, который может потом вылететь оттуда и уступить место вашей работе. Если вы не успеете, тогда как раз завтра. У нас эксклюзивное интервью, так что это не слишком срочно.
Вайгерт собрался уходить. Когда он был у двери, услышал за собой голос Хилльгрубера.
- Вы плохо себя чувствуете, господин Вайгерт? Вы выглядите немного уставшим.
Когда Вайгерт обернулся, он увидел, что Хилльгрубер улыбался.
- Вы сегодня уже третий человек, который об этом беспокоится. Вероятно, мне нужно посетить пластического хирурга.
- Смогут ли дамы нашей газеты оценить это? Шутки в сторону, Вайгерт, вероятно, вы могли бы завязать галстук, когда пойдете к президенту Еврофеда. Иначе шеф снова будет меня доставать.
Пока Ганс Вайгерт рылся в глубинах своего письменного стола в поисках галстука, Бернхард Фолькер как раз повязывал свой. Он стоял в ванной своего гостиничного люкса. Всегда, когда он бывал в Вене, он обычно останавливался в «Империале». Там его уже знали, и торопились следовать его желаниям.
В конце концов, Фолькер был одним из самых важных людей Европы. Как президент Европейского центрального банка он был господином над ЭКЮ, который несколько лет назад заменил национальные европейские валюты. Теперь это первоначальное искусственное творение было самой сильной валютой мира, даже более важной, чем американский доллар. И потому от политики Еврофеда, как называли банк по аналогии с его американским образцом, зависело многое – государства, предприятия, люди, судьбы.
Власть маленького человека из Германии, голова которого была лишь очень скудно покрыта волосами, базировалась не на реальной стоимости, а исключительно на искусственном производстве, которое как вуаль – подобно паутине – было наброшено на экономику современности: на деньгах. Все запутывалось в этой сети. Это был фокус жизни и стремлений, мотор современного общества. И Бернхард Фолькер был машинистом.