Например, неоднократно он возражал материалистам "протолокковского" толка, строившим картину отражения, в которой они связывали причинной связью объект и восприимчивость субъекта, в голове которого "идеи" соотносились ими с объектом. А Декарт говорил: простите, ведь у человека нет третьего глаза! - имея в виду, что в такой картине неявно допущена еще какая-то инстанция, которая видит и объект, и отпечатки "идей" в глазах человека и может соотносить, сравнивать объект идеи с идеей. А где этот третий глаз? спрашивает Декарт. Как мы можем еще сравнивать идеи с объектами и, тем самым, оперировать идеями как идеями этих объектов?
Декарт в таком третьем глазе, естественно, не нуждался. Но не по наивности, как может быть наивно и неявно противоположное, незаконное допущение, хронически возникающее. Кстати, античные философы тоже обращали на это внимание и выразили его в идее "третьего человека": один человек смотрит, а то, что' он видит, объясняется объектом, в предположении, что еще есть "третий человек", который совершает операцию этого соотнесения. Декарт, повторяю, не нуждается в этом, но не по наивности, а просто потому, что он в принципе иначе компонует сам акт восприятия. Он компонует его так, что внутри этого акта допускаются лишь такие состояния восприятия (ведь нужно ссылаться на какие-то и их использовать), которые, во-первых, не предшествовали миру и, во-вторых, не требуют "третьего глаза", потому что они и есть сам мир. То, что я узнал "Иванова", и есть событие "Иванов" в мире, если оно произошло и если я анализирую его на уровне феномена осознавания, когда сказать "я вижу" все равно, что сказать "я мыслю, что вижу". Таким образом, на срезе феномена мы вдруг понимаем, что в процессе акта восприятия одновременно выпадают: на стороне мира - объекты с их законами, которые мы формулируем, а на стороне субъекта - состояния, на основе случания и наблюдения которых эти законы разрешаются. Здесь Декарт твердо вводит закон, на который постоянно ссылается (и это может даже казаться его личной манией): имение мысли необратимо.
Но потом, когда это необратимо случилось (здесь опять роковое декартовское "потом"), для того чтобы понимать и видеть, нужно блокировать воображение, блокировать попытку вновь представить элементы фундирующего, основывающего акта. Иначе мы не сможем понимать то, что сами же мыслим, если не поймем, что мысль необратима. (Необратимость мысли - это коллапс мира: в мире произошел коллапс, и только потому в нем есть "Иванов". А если бы коллапс не произошел, я не видел бы "Иванова": есть он или нет, - это невозможно было бы выяснить. "Ивановым" коллапсировался мир.)