Мы идем с Ханкой в посольство — звонить в Варшаву. По дороге встречаем Кшиштофа.
— Слыхали?
— ?
— Кадар сбежал.
Оказывается, ещё вчера вечером, прямо после совещания актива новой партии, где Кадар выступал по поручению оргкомитета, он сел с Мюннихом в машину, и след их простыл.
Несколько дней назад Ференц Мюнних сказал: «Единственное, что нам осталось, — с честью погибнуть». Видно, передумал. Но Кадар, который исчез буквально через несколько минут после публичного выступления в защиту новой линии? Возможно ли нанести партии такой удар бессознательно?
— Ну что ж, парень вышел из игры. Видать, надоело.
— А если только садится играть?
Поездка в провинцию
На слегка обшарпанной, но надёжной «Варшаве» мы трогаемся на рассвете на северо-запад.
В нашей журналистской команде четверо: Ханка, Марьян, Зыгмунт и я. Ещё с нами два дудашевских парня: щербатый добродушный Иштван — это он раздобыл машину — и шофёр Бела, весёлый красавчик, похожий на героев итальянского кино. С ним, к сожалению, мы ни на каком языке не можем объясниться — только от Иштвана узнаём, что Бела работал шофёром в ЦК партии.
Время раннее, а город оживлён. Одни сметают с тротуаров осколки стекла, другие чинят трамвайные рельсы, поднимают опрокинутые вагоны. Мимо нас проходят рабочие с сумками через плечо — похоже, на работу, но трудно поверить, что на вчерашний призыв откликнулись так быстро. Мы спрашиваем Иштвана — его, в свою очередь, удивляет наше недоверие: ясно, на работу!
Мы въезжаем в узкие улочки Буды, поначалу столичные, с вывесками и витринами, потом всё скромней, но нигде они не напоминают трущоб, какие я видывал на окраинах других столиц. Мягко и незаметно улица переходит в шоссе, окаймлённое рядами осенних, заиндевелых, но ещё зеленеющих буков и дубов.
Нас охватывает внезапное веселье, будто мы пересекли не только границу города, но и границу невыносимого нервного напряжения, в котором прожили несколько долгих, как годы, дней. Спокойный, скучноватый, политически не окрашенный сельский пейзаж вдруг высвободил неудержимую потребность забыть о тяжкой истории, свидетелями которой мы являемся, отдаться более светлым, более лёгким, попросту нездешним мыслям. Мы перемываем косточки всем в своих редакциях, потом наперегонки рассказываем что ни на есть глупейшие, бородатые анекдоты, наконец Зыгмунт запевает какую-то бессмысленную песенку: «Ой, мамбо, мамбо итальяно…» Больше он слов, конечно, не знает, но нам это не мешает, и мы все подхватываем: «Ой, мамбо…» Иштван и Бела тоже подпевают.
Тем временем «варшавка» энергично пожирает километры. Мы проезжаем дымящие трубы Татабаньи — знаменитого шахтерского центра, который дал Будапешту в дни восстания одну из самых активных боевых дружин. Делаем круг вдоль узенького озерца Тато и въезжаем на шоссе, ведущее в Комаром — железнодорожный узел на чехословацкой границе.