А ведь язык был чуть ли не единственным моим достоянием. Предметом особой гордости. Он придавал мне уверенность. Возвышал в собственных глазах.
Как я гордился тем, что умею разговаривать с академиками и зеками. С партийными функционерами и отставными хоккеистами. С профессором Лотманом и фарцовщиком Белугой.
Более того, язык надежно защищал меня.
Вспоминается такой эпизод. Шел я ночью проходными дворами в районе Лиговки. Навстречу — четверо парней. У одного — бутылка портвейна в руке. Я налево, они налево. Я направо, они направо.
Ребята явно ищут приключений. Что ты будешь делать? И кругом — ни души.
Я остановился. Говорю:
— Вас и так — четверо на одну бутылку. А вы еще меня хотите пригласить!
Смотрю — заулыбались. А через минуту уже предлагали отхлебнуть из горлышка.
Правда, я гуманно отказался…
Извините за многословное отступление…
Человек очень быстро привыкает к хорошему. И очень медленно — к плохому.
И наоборот. Плохое забывается очень быстро. Хорошее — не забывается.
Я двух лет не живу в Америке. Иной раз захожу в магазин, а продавец чего-то не улыбается. Странно, думаю, зайду-ка, пожалуй, в другой магазин…
А что творилось в Союзе?! Заговоришь, бывало, с продавцом. На какую-нибудь близкую ему тему. Насчет маргарина. Хорошо если матом не покроет…
Короче, плохое дается с трудом. А плохого здесь — сколько угодно!
Мы думали, американская преступность — это так. Гримаса советской пропаганды. Оказалось — на улицу страшно выйти.
Или взять, к примеру, трущобы Бронкса. Действительно, такое мне в Ленинграде не попадалось.
Есть здесь бессердечные эксплуататоры. Есть взяточники и бюрократы. Политические демагоги. Спекулянты. Ловцы человеческих душ. Есть своя пропагандистская машина. Кстати, действующая назойливо и примитивно.
Все есть.
Есть, разумеется, и свобода. Желанная, полная и безграничная. Та, которую мы выбирали. Ради которой покидали нажитое добро. Разрывали семейные узы. Оставляли пожилых, консервативных родителей. А случалось, что и маленьких детей…
Вот она, долгожданная свобода! Свобода печати! Свобода воли! Свобода духа!
Выбрали! Дорвались! Обрели!
Лично я был уверен — вот обрету свободу, первым делом напишу что-то вроде «Гамлета».
И что же? Где наши «Божественные комедии»? Где наши «Братья Карамазовы»? Где, на худой конец, «Севастопольские рассказы»? Где элементарное «Муму»?!
Есть свобода печати. Есть газеты, журналы, издательства. Есть бумага. А шедевров что-то не видно.
Лимонов написал похабную книгу о своей исхудавшей, беспризорной жене. Тарасевич наводнил западную прессу советскими эстрадными репризами. Людмила Штерн с необыкновенным душевным подъемом излагает свою заурядную биографию. Талантливейший Юз Алешковский растворился в безудержном приблатненном наговоре.