Протолкавшись к кассе, я узнал, что остались только самые дорогие билеты – по 90 копеек (а с утра на задние ряды можно было сходить и по 25). При средней цене билета примерно в полтинник кино было трудно назвать совсем уж общедоступным развлечением. Если ты получаешь 30–40, а то и 15 рублей в месяц, полтинничками на кино разбрасываться не станешь. Разве что по большим праздникам… Но при моей зарплате 90 копеек за билет – это было не препятствие, и вскоре мы уже проталкивались через толпу к своим местам.
После фильма я спросил Лиду, по лицу которой блуждала неясная улыбка:
– Ну как на твой взгляд – стоило смотреть?
Девушка, как будто очнувшись от наваждения, резко повернула голову в мою сторону, некоторое время помолчала, как будто бы прислушиваясь к каким-то внутренним ощущениям, а потом медленно проговорила:
– Честно сказать, это ведь все полная ерунда. На самом деле то, что они наснимали, совсем на настоящую Гражданскую войну не похоже. – И тут же, почти без паузы, добавила, чуть смутившись: – Но смотрится почему-то с интересом. Ерунда же, а я сама смотрела не отрываясь, хотя и знаю прекрасно, что Гражданская вовсе не из таких веселых приключений с трюками состояла. А вы как думаете? – перевела она стрелки на меня.
– Думаю, что, если идея фильма правильная и подана не скучно-назидательно, а так, чтобы привлечь сердца зрителей, значит, лента хорошая. Другое дело, что нужны и такие фильмы, которые будут говорить всю правду о войне, всю до конца.
– На такую правду, пожалуй, зрителя калачом в кино не заманишь, – зябко дернула плечом Лида.
– Сейчас, наверное, так и есть, – киваю, соглашаясь, – слишком уж свежи в памяти личные переживания каждого, кто был вовлечен в эту кровавую мясорубку. Но с течением времени воспоминания сгладятся, боль притихнет, и правда о тех днях, показанная на экране, станет очень нужна, особенно для новых поколений. Ведь и вранья вокруг наших дел будет наверняка накручено много, а кино должно будет этому противостоять, не дать исказить и затоптать то, что мы пережили, либо отлакировать и приукрасить, пусть даже из благих побуждений.
Тем временем мы миновали здание бывшего Английского клуба, на одной из колонн ограды которого я разглядел в слабеньком ночном освещении плакат (похоже, работы Родченко), который гласил что-то вроде: «Тот не гражданин СССР, кто не акционер Добролета!» На плакате был изображен взмывающий ввысь аэроплан, а внизу были даны адреса отделений банков, где можно приобрести акции.
– Лида, а ты – гражданин СССР? – спросил я ее, кивая на плакат.