— Почему?
— По той же причине, которая задержала вас допоздна в кабинете. Вы не работали.
— Как долго вы здесь просидели?
— Час, может быть, два.
— Почему же вы не постучались?
— А вы позволили бы мне войти?
— Слишком поздно задавать этот вопрос.
— Мне уйти, мистер Реардэн? Реардэн указал на дверь кабинета:
— Входите.
Включая свет и неторопливо двигаясь по кабинету, Реардэн решил ничего не чувствовать, но он чувствовал, как вновь обретает жизнь, — к нему возвращалось напряженное душевное возбуждение, причины которого он не мог определить. Про себя он произносил лишь одно слово: «Осторожно!»
Он сел на край стола, закинул ногу на ногу, посмотрел на Франциско, который почтительно стоял перед ним, и спросил с холодной улыбкой:
— Зачем вы пришли?
— Вы не хотите, чтобы я отвечал, мистер Реардэн. Вы не признаетесь ни мне, ни себе, как безнадежно одиноки в этот вечер. Не спрашивайте, и вам не придется отрицать это. Просто примите, что я это знаю.
Напряженный, как струна, один конец которой натягивает возмущение наглостью, а другой — восхищение прямотой, Реардэн ответил:
— Если хотите… Что же должен значить для меня тот факт, что вы об этом знаете?
— То, что я заинтересован этим, мистер Реардэн. Я единственный человек в вашем окружении, которому это небезразлично.
— Зачем вам интересоваться и беспокоиться? И зачем мне ваша помощь?
— Затем что нелегко проклинать человека, который много значил для вас.
— Я не стал бы проклинать вас, если бы вы держались от меня подальше.
Глаза Франциско слегка расширились, он усмехнулся и сказал:
— Я говорил о мистере Денеггере.
Мгновение Реардэн выглядел так, словно хотел ударить себя по лицу, затем тихо засмеялся и сказал:
— Хорошо. Садитесь.
Он помолчал, ожидая, как Франциско воспользуется этой ситуацией, но тот молча повиновался, с улыбкой, выглядевшей, как ни странно, ребячески: это было выражение торжества и благодарности.
— Я не проклинаю Кена Денеггера, — произнес Реардэн.
— Не проклинаете?
Казалось, оба слова слились в одно; они были произнесены очень медленно, почти осторожно, на лице Франциско не осталось и тени улыбки.
— Нет. Если он сломался, не мне его судить.
— Сломался?..
А что, разве не так?
Франциско откинулся назад; его улыбка вернулась, но она была печальной.
— Какими будут последствия его исчезновения для вас?
— Мне придется больше работать. Вот и все.
Франциско взглянул на стальной мост, черными штрихами вырисовывающийся сквозь красный пар за окном, и, указывая на него, произнес:
— У каждой из этих балок есть предел нагрузки, которую она может вынести. Каков ваш предел?