Большинство шло в банды не по убеждению: паны приходили влекомые гонором и желанием покомандовать своим отрядом, показать свою удаль; небогатых шляхтичей соблазняли офицерские чины, щедро раздаваемые бунтовщиками; безусые юнцы примыкали к мятежникам, решив таким образом покорить своих возлюбленных панночек; католиков увещали иезуиты, грозя отлучением; хлопов сгоняли насильно, и они даже не помышляли о побеге, живя под влиянием страха, наведенного жандармами-вешателями. Остальные шли, как бараны, потому что все идут. Одни лишь черные сутаны принимали участие в мятеже по убеждению и действовали вполне сознательно. Иногда генерал-губернатору даже казалось, что в Царстве Польском, не было ни одного ксендза, который не принимал бы участия в мятеже. По крайней мере среди живых, ибо священников, решивших явно противодействовать мятежу, бунтовщики не щадили. Те же из священников, кто открыто вставал на сторону восставших, не гнушались ничем. Ксендз Мацкевич руководил одной из самых крупных банд, иезуиты Плешинский, Тарейво, Пахельский, не скрываясь, состояли 'жандармами-вешателями' и лично совершали убийства, да и среди 'кинжальщиков' было немало священников.
Именно поэтому по отношению к этой категории мятежников генерал-губернатор вполне оправдывал свое прозвище - Вешатель*.
- Нехорошо это, Михаил Николаевич, - осуждающе покачал головой граф Берг, стоящий рядом и так же наблюдающий эту картину.
- Федор Федорович, поверьте, как от худой яблони не может быть хороших плодов, так и иезуит никогда не может быть верным сыном России, - спокойно ответствовал Муравьев.
- Возможно, но почему бы не поступать с ними как с остальными арестованными, с крестьянами например? Посадить в тюрьму, получить признание...
- Потому что ксендза трудно заставить говорить даже в тюрьме. Это вам не крестьянин, которому одного слова довольно, и он все расскажет. Исключения лишь те, которые, кроме бытности в банде, совершили какие-нибудь другие преступления, или были в шайке жандармов-вешателей, либо кинжальщиков, убивавших мирных жителей по приказанию народного управления. Да, впрочем, они никогда и не сочувствовали мятежу, и напротив того всегда были на стороне нашего правительства, а шли в банды, как уже сказано, страха ради.
Ксендза же, как и любого человека, действующего сознательно, по убеждению, нельзя запугать тюрьмой. Он никогда не потеряет самообладания, будучи брошен за решетку, потому что для него в ней нет ничего непредвиденного. Прежде чем приступить к делу, он уже зрело обдумал свои действия и их последствия. Следовательно, еще до заключения в тюрьму он уже знал как ему следует вести себя в ней. Он знает, что для него всего лучше было молчать - не проговариваться ни другу, ни недругу. В таких обстоятельствах, от ксендза никогда и ничего добиться. Другое дело - какой-нибудь пан. Ему и не снилась тюрьма, когда он шел до лесу. Все его мысли были заняты своею возлюбленною панночкою, которая, по возвращении, конечно, целым и невредимым, и по избавлении своей отчизны от варвара-москаля кинется ему на шею. Гордыня и гонор, ведут его. Никто из этих слабоумных, настроенных ксендзами, и не воображал, что затеянное ими дело может принять какой-либо худой оборот. Для них тюрьма совершенно неожиданна, и, попадая в нее, они не успевают собраться с мыслями, побороть свои растерянность и страх. Когда человек в таком положении, то не трудно его поймать на удочку, да так, что он и сам этого не заметит.