В течение почти двух сотен лет — с тех самых пор, как набожный король Людовик VII подарил молодому ордену участок на правом берегу реки, низком и заболоченном — воины-монахи трудолюбиво осушали болота, разбивали сады и огороды и возводили новые здания. Сейчас на осушенной и расширенной территории рыцарей Храма поднялась великолепная церковь и встали два мощных донжона: Тампль и башня Цезаря. Под их защитой находились многочисленные хозяйственные постройки: конюшни, кухни, лазареты, спальные корпуса, мастерские, постоялые дворы для паломников, огороды с лекарственными травами и виноградники.
Башня Тампль, самое высокое здание Парижа, надменно взирала на реку и раскинувшийся по обоим берегам город. К югу, восточнее Гревского порта, виднелась Тамплиерская гавань. На севере вздымалась гора Мучеников, увенчанная церковью аббатства Сен-Пьер-де-Монмартр.
Тампль, город в городе, все дороги которого вели к Храму; совершенный механизм, снабжающий владельцев всем необходимым; предмет законной гордости его создателей. Тампль — логово дракона, злокачественная опухоль на теле Парижа, сосущая городские соки, приют гордыни и спеси… Тампль.
Однако сейчас приор смотрел не на земли храмовников к западу от башни — нет, взгляд его, равнодушно скользнувший по владениям ордена, искал что-то за городской стеной, за воротами Тампль и Сен-Мартин. Темные глаза крестоносца впились в некую постройку, высотой превышающую трехэтажный дом, и недобро сузились. Монфокон, самая гигантская виселица в Европе. Трехъярусная, на каменном фундаменте, она могла вместить одновременно до пятидесяти одного повешенного. Их тела качались на цепях в каменных ячейках, покуда не истлеют — после чего останки сбрасывали в колодец.
Жерар де Вилье не мог разглядеть с такого расстояния, сколько висельников сейчас болтается на цепях, и все же по спине его пробежала дрожь. Холодное, скользкое чувство, что-то среднее между страхом и прозрением, на мгновение овладело сердцем приора. Но уже в следующую секунду он переборол краткую слабость. Де Вилье отвернулся от окна и, пройдя несколько шагов, опустился в массивное деревянное кресло с высокой спинкой. Здесь его и застали вернувшийся в Париж сержант Гуго де Безансон и тот, кого сержант привез с собой.
Жерар де Вилье всмотрелся в орфлёрского узника. Перед ним стоял безбородый юнец, среднего роста и весьма истощенный после скудной тюремной кормежки. Мальчишку успели переодеть в чистое и отмыть, и все же он неуверенно переминался с ноги на ногу, очевидно не зная, куда пристроить обветрившиеся, в цыпках, кисти рук. Весь он как-то неловко поджимался и чуть ли не обнюхивал себя, словно опасался, что от него до сих пор разит орфлёрскими застенками. Однако страха приор, чувствительный к таким вещам, в мальчишке не уловил. Только смущение. Хороший признак.