– Извини, что опоздала, – сказала она. – Ты давно ждешь?
Она не дала мне ни ответить, ни встать: наклонившись. Клаудия запечатлела два дежурных поцелуя на моих щеках, и все то время, пока она снимала плащ, и стряхивала капли воды, и приглаживала волосы пальцами, и усаживалась напротив меня, она говорила о дожде и о том, как неприятно в такую погоду ехать на машине по городу.
– Прости, Клаудия, – прервал я ее, поскольку официант стоял в ожидании у стола. – Я хочу заказать еще пива. Ты что-нибудь будешь?
Клаудия попросила мартини.
– Слушай, а здесь неплохо, – высказалась она, когда официант ушел, обводя помещение излишне восторженным взглядом. – Откуда ты о нем узнал?
– Один приятель рассказал, – сказал я. – Ресторан только недавно открылся.
– Мне тут нравится, – настаивала Клаудия. – А как тут кормят?
Разговор зашел вначале о совершенно безобидных вещах. Мы обсудили меню, сделали заказ, и Клаудия начала рассказывать мне о своей работе, вроде бы у нее все шло отлично, потому что ей удалось подписать контракт на серию репортажей для какого-то модного журнала. Я помню, что пока слушал ее, с трудом мог скрывать свое напряжение, пытаясь сосредоточиться на пиве и сигаретах и скользя взглядом по стеклу, усеянному каплями дождя; в какой-то момент я сказал себе, что Клаудия то ли непроизвольно, то ли специально говорит со мной тоном, которым могли бы говорить двое старых друзей, старающихся продлить дружбу, и поскольку продолжать общение все же менее хлопотно, чем прерывать его, то время от времени они встречаются и обедают вместе. Удивительно, что это открытие, едва я его сделал, вначале разозлило меня, но тут же наполнило неожиданным ощущением покоя, позволило перестать избегать взгляда Клаудии, и я нашел утешение в непривычном, хоть и запланированном удовольствии от совместного обеда.
Мне кажется, что человеку никогда не дано до конца узнать самого себя. Причина этого, вероятно, не слишком сложна. Мы считаем, что в нас только один человек, но нас множество: по меньшей мере в нас продолжают существовать все те, кем мы были прежде. Прошлое живет в настоящем; довольно лишь предлога, пусть даже самого незначительного или банального, чтобы оно вновь расцвело: чтобы мы вновь стали теми, кем были. Поэтому, пока я слушал Клаудию, и несмотря на то, что я узнавал все вместе и каждую в отдельности черточку, навсегда запечатленную в моей памяти (бездонную синеву глаз, четкий и пленительный рисунок полных губ, блестящая свежая кожа, хоть слегка и потускневшая, бескомпромиссная чернота волос, простой контур носа, изящество и энергичность мимики, напоминающей птицу, от природы низкий глубокий голос), я почувствовал, что вижу ее впервые. В каком-то смысле это так и было: первый раз на Клаудию смотрел человек, в которого я превратился за те пятнадцать лет, когда ее не видел; уже не тот влюбленный подросток, знакомый ей всю жизнь, что столкнулся с ней по воле судьбы однажды вечером в конце августа у дверей в кинотеатр «Касабланка». И, само собой, не были одним и тем же человеком девушка, в которую я столько лет был влюблен, и женщина, встреченная мной у «Касабланки», та, что едва ли месяц тому назад пренебрежительно вышвырнула меня из своего дома; или, возможно, правильнее было бы сказать, что это был один человек, но при этом совершенно разные люди. Наверное, поэтому, и еще потому, что я, пока ее слушал, внезапно меня настигло осознание непоправимой ошибки, и мне показалось вдруг невероятным, что я мог вновь влюбиться в Клаудию и из-за нее покинуть Луизу и ребенка, растущего в ее чреве, ведь это был и мой ребенок тоже, словно все случившееся было сном или некоей прочитанной, забытой, а потом смутно всплывшей в памяти историей. Однако, поскольку я решительно намеревался получить удовольствие от обеда, или потому, что не позволил злости затуманить мне мозги, эта мысль не смогла восстановить меня против Клаудии.