В переулок, где старцы и плуты,
Где и судьбы уже не звучат,
Где настурции, сны и уюты
Недоносков, братишек, девчат,
Навсегда ничего не изволя –
Ни настурций, ни снов, ни худоб, –
Я хожу к тебе, милая Оля,
В черном теле, во вретище злоб.
Этот чахлый и вежливый атом –
Кифаред, о котором молва, –
Погляди пред суровым закатом,
Как трясется его голова.
Он забыл олимпийские ночи,
Подвязал себе тряпкой скулу,
Он не наш, он лишенец, он прочий,
Он в калошах на чистом полу.
Он желающий личных пособий,
Посетитель врачей и страхкасс…
Отчего ж ты в секущем ознобе
Не отводишь от мерзкого глаз?
Скоро ночь. Как гласит анероид –
Завтра дождик. Могила. Конец.
Оля будет на службе. Построит
Мощный блюминг напористый спец.
Я касался прекрасного тела,
Я сивуху глушил – между тем
Марсиасова флейта кипела
Над весной, над сушайшей из схем,
Над верховной коллизией болей,
Над моим угловым фонарем,
Надо всем, где мы с милою Олей
Петушимся, рыдаем и врем.
1932. Харьков