— Известны. Точных слов не припомню, но…
Уолтерс достал листок и объявил:
— Я с радостью освежу вашу память. Доктор Лондон сказал буквально следующее: «Только Всевышний может определить, когда жизнь человека уже потеряла свою цену. Стоит нам принять за этическую норму, что человек вправе решать, кому из его собратьев жить дальше, а кому — умирать, и мы окажемся на пути к концентрационным лагерям». — Тут он поднял взгляд на судью и сказал: — Больше вопросов нет.
Судья обратился к Беннету:
— У вас, доктор Ландсманн?
— Нет, ваша честь.
— У обвинения еще есть свидетели?
— Никак нет, сэр. Я бы только почтительно напомнил присяжным, что мы приобщили к делу протокол вскрытия и что им были зачитаны показания, данные на следствии теми свидетелями, которых сегодня вызвать не представилось возможным. Обвинение предъявило свои доказательства.
— Хорошо. В таком случае объявляется обеденный перерыв. Слушание дела возобновится в два часа.
Без четверти два зал уже был полон.
Беннет поднялся. Настало время защиты. Он собирался потрясти присяжных примерами из других дел, когда так называемые «милосердные убийцы» признавались невиновными.
— Таких прецедентов тысячи. Например, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году отец, умертвивший своего искалеченного…
Эдмунд Уолтерс не успел выступить с возражением. Его опередил судья Новак:
— Не принимается судом, доктор Ландсманн! Доказательство недопустимое! Я запрещаю вам прибегать к подобной аргументации.
Беннета лишили его самого сильного аргумента. Он беспомощно взглянул на Марка Зильберта, тот подал ему знак левой рукой.
Тогда Беннет посмотрел на Барни. Тот взглядом попытался напомнить ему то, что уже говорил после беседы с Гектором Кампосом. («Бен, этот парень психически неуравновешен. Это ходячая бомба с часовым механизмом».)
Беннет нехотя пригласил для дачи показаний брата покойного.
— Гектор, — мягко начал он, — вы знали о масштабах телесных повреждений вашего брата? Вам было известно, что он ослеп, частично оглох и не может двигаться?
— Да.
— И вы знали, что он страдает от боли?
— Да, сэр.
— А откуда вам это было известно?
— Он мне сам говорил, сэр.
— Словами?
— Ну… нет, сэр. Он мог только издавать какие-то звуки — ну, вы на пленке сами слышали. Я всегда различал, когда он говорит «да», а когда — «нет». Поэтому я знал, что Фрэнк хочет умереть. Я его сам об этом спрашивал.
— И что вы предприняли в этой связи?
— Купил пушку. Я попытался его застрелить — и промахнулся. — Он сглатывал слезы. — Я промахнулся! Какой ужас! Я промазал!
Парень закрыл лицо руками и зарыдал.