Инес, которая стала так часто бывать в церкви и исповедоваться в грехах, что едва ли успевала нагрешить в промежутках, уговаривала Лору пойти с ней к исповеди.
— Извини, мама, — ответила дочь, — но мне не в чем исповедоваться.
— Дитя мое, мы все от рождения грешники.
На мгновение Лора забыла, что первым ослушанием человека был Адамов грех. Ей вспомнилось другое позорное пятно, павшее на человека после изгнания из рая: Каинова печать. Это было ближе к тому, что она видела дома. Разве я сторож сестре моей? Она знала, что ответ — по крайней мере, в представлении ее матери — будет утвердительным.
Общество отца тоже тяготило ее. Однажды, вернувшись домой поздно вечером, она услышала, как отец зовет ее пьяным голосом из кабинета: «…Venga, Laurita, vengacharlar con tu papa..» «Иди сюда, поговори с отцом!»
Она нехотя повиновалась.
Луис сидел в рубашке с короткими рукавами, обеими руками облокотясь на стол, на котором красовалась наполовину опустошенная бутылка.
— Выпей со мной, Лаурита, — предложил он, едва ворочая языком.
— Нет, папа, спасибо, — ответила она, стараясь сохранять спокойствие. — И тебе, по-моему, тоже уже хватит.
— Нет, дочь моя, — ответил отец. — Боль еще не ушла.
— Что? Я не поняла.
— Я должен пить до тех пор, пока не перестану чувствовать боль бытия.
— Перестань, папа, не надо подводить философскую базу! Ты просто пьяный старик.
— Не такой уж я и старик, Лаурита, — возразил Луис, ухватившись за последнее определение. — В том-то вся и трагедия. Твоя мать отреклась от мира, от дьявола и от всего плотского. Она не подпускает меня…
— Мне так необходимо это выслушивать? — перебила Лора, чувствуя нарастающее смущение.
— Нет-нет, конечно! Я просто подумал, может, если ты увидишь, как тяжела моя жизнь, тебе будет легче понять, почему я пью.
Она не знала, что ответить.
Но отец продолжал:
— Хоть бутылка от меня не отворачивается. Когда мне холодно, она меня согревает. Когда страшно, утешает.
Этот разговор показался Лоре невыносимым.
Она встала.
— Я иду спать. Мне завтра заниматься.
Уже в дверях она снова услышала голос отца:
— Лаурита, я тебя умоляю! Ведь я — твой отец…
Она не обернулась. Она была смущена и оскорблена. И потерянна.
Эстел, разумеется, заметила, что никто из семейства Кастельяно практически не притронулся к угощению, любовно приготовленному ею по случаю Рождества. Инес сидела как каменное изваяние, Луис пил вино, а Лора то и дело смотрела на часы, считая не то что дни, а часы и минуты до благословенного возвращения в Бостон.
Нелегкая обязанность по поддержанию беседы легла на хрупкие плечи Харольда Ливингстона.