«Она мне всегда казалась совершенством,— вспоминал впоследствии Евгений, родившийся уже после ареста отца,— и я без глубокого умиления и горячей любви не могу и теперь вспоминать о ней. Может быть, моя любовь, мое благоговение перед ней преувеличивают ее достоинства, но я не встречал женщины лучше ее. Она была совершенная красавица, замечательно умна и превосходно образована... Я не встречал женщины, которая была бы добрее ее».
Анастасия Васильевна прожила еще всего лишь 14 лет и умерла, не дожив до сорока. О последних годах ее жизни известно очень мало. По словам ее правнука Н. В. Якушкина, она «пережила в конце жизни какое-то новое чувство, однако, по-видимому, не давшее ей ни счастья, ни радости...» Смерть ее была трагедией для всей семьи.
Все, кто пишут о семейной драме Якушкиных, единодушны в том, что чувство Анастасии Васильевны было неадекватно чувству мужа. Правнук декабриста Н. В. Якушкин писал: «И все же любовь Ивана Дмитриевича к жене не только выражалась в иных, более сдержанных тонах, чем чувства Анастасии Васильевны, но она носила, несомненно, и более спокойный характер»[184].
До сих пор мы не располагали письмами Якушкина о том, как он воспринял известие о смерти Насти. Несомненно, что они проливают новый свет на эту трагическую историю. В письме к Елизавете Петровне Нарышкиной Шереметева подробно описала, как после «погребения Насти в один день писала к Ивану Дми[триевичу] все подробно, что все кончилось», а потом написала другу декабристов священнику Степану Яковлевичу Знаменскому и просила «ево приготовить Ива[на] Дми[триевича]». Вот что написал Знаменский Шереметевой в ответ на ее письмо: «Он (Якушкин) был болен, прочитавши письмо. Встал с постели, пошел в церковь, служил панихиду и при всем этом с величайшей покорностию повинуется воле Божьей». Далее Надежда Николаевна пишет: «Он, слыша от Степана Яковлевича, не верил или не хотел ему верить, что все уже свершилось. Сообщу вам несколько из ево писем. Знаю, что вы его любите и, принимая участие, помолитесь, чтобы Господь его не оставил на чужбине. Вот ево ответ на то, что слышал от Степана Яко[влевича]». Перед нами неизвестное письмо Якушкина к Шереметевой: «Мой добрый, мой верный, мой неоцененный друг Матушка. Никакие слова не могут объяснить вам теперешнего моего положения. Даже и для самого меня оно не совсем понятно. Прочитав письмо ваше к Степану Яко[влевичу], я не был поражен его содержанием. До сих пор я не могу вполне поверить, чтобы нещастие наше свершилось. Во все эти 20 лет не покидала меня надежда, что я когда-нибудь увижусь с женой. Бог видит, и я желаю уметь благодарить его, что во все эти 20 лет ни на минуту не переставала быть для меня все та же Настенька, которую я искренно любил за доброе ея сердце и уважал столь же искренно за нелицемерное ея великодушие. Ничто на свете не могло изменить моих чувств к ней, пока оставались неприкосновенны для меня та же Настенька, которую Провидение и вы мне вручили. Здесь или там она в этом убедится. Если в самом деле нещастие наше свершилось, то ради Бога о мне не беспокойтесь. Правда, вчера, обнявши добраго Степана Яко[влевича], я не мог удержаться от слез. Надеюсь, что они были последними перед людьми, а слеза перед Богом всегда и во всяком случае освежает душу. Теперь все мои помышления о вас, мой бедный друг, Матушка, и о бедных сыновьях моих. После тяжкой вашей болезни опасаюсь, чтобы тяжкое горе и за себя и в особенности за нас не сокрушило ваши силы. Больно мне подумать о сыновьях, если они потеряли мать, тяжко им бедным, обнимите и благословите их за меня. Все, что оказалось на этом листке, уже не повторится. Высказывать свои заветные чувства перед посторонними — это как будто помрачать свою святыню, если, кроме Степана Як[овлевича], никто не знает о новом нещастии, нездоровье мое на сей раз кстати. Крепко за меня обнимите брата Алексея Ва[сильевича], всем мое дружеское приветствие. Знаю наверно, что не один волос не упадет без воли Отца Небесного»