. Сознание своего первенства сопутствовало Вере и всю ее дальнейшую жизнь.
Она кончила институт первой ученицей, с «золотым шифром». Перед ней открывалась безмятежная, в ожидании счастливого замужества, послеинститутская жизнь. Родные сокрушались, что красивая девушка казалась пустоватой, хотя с увлечением поглощала современные журналы, которые в изобилии выписывала мать. Впоследствии, давая показания после ареста, Вера писала, что родные встретили ее так, «как будто я была совершенно изуродована институтским воспитанием, постоянно говорили, что я хорошенькая кукла, что я пуста, тщеславна, что я выйду замуж за старика-богача и т. п. Так как я была совершенно неиспорчена, то эти мнения оскорбляли меня чрезвычайно; часто я у себя в комнате плакала над вопросом: как мне сделаться хорошей? Я обратилась к книгам»[276]. Дядя любил поиздеваться над тем, сколько пудов ржи и овса навешено на ней в виде золотых сережек и прочих модных побрякушек. Вспоминал ли он потом свои упреки, когда Вера сидела в крепости?
Еще в институте Вера услышала имена Герцена и Писарева, но осталась тогда к ним равнодушна. Двигателем ее внутренней жизни была в эту пору безотчетная молодая энергия. Однако перспектива обычной женской жизни с ее повседневными, семейными обязанностями, погруженностью в быт мало увлекала ее. Однажды бывшая институтка Вера Фигнер узнала из журнала, что в Швейцарии в Цюрихе Надежда Суслова одной из первых русских женщин получила диплом доктора медицины. Суслова стала «золотой нитью ясности», путеводной звездой. Всякая неопределенность молодых стремлений, юношеского брожения кончилась.
Вера не принадлежала к числу натур, которые живут интуицией, способны улавливать токи времени непосредственно из воздуха эпохи. Она нуждалась в объяснениях и растолкованиях, но, раз усвоив и приняв что-то как свое, она уже не останавливалась перед трудностями на пути к действию. «Я считала немыслимым не выполнять того, что признавала истинным. Истинное, желательное и должное были для меня триедины и нераздельны, и всякая истина, раз признанная таковой, тем самым приобретала принудительный характер для моей воли. Это была логика характера»,— напишет впоследствии в своих воспоминаниях Вера Николаевна Фигнер.
Молодая девушка, захотевшая учиться медицине, стала просить отца отпустить ее в Швейцарию. Однако родители боялись страшного слова «эмансипация». Вместо университета отец с матерью начали вывозить девушку в свет.
Отец уже несколько лет был мировым посредником и дружил с семьей богатого казанского помещика Филиппова, которому принадлежал один из лучших домов города. Филиппов гостеприимно предложил остановиться у них, а его старший сын, молодой кандидат прав, судебный следователь, начал сопровождать Веру Фигнер на балы, в дворянское собрание и в театр. Однако вскоре семье Фигнеров пришлось возвращаться в деревню, а следом за ними перевелся по службе из Казани в Тетюши, чтобы иметь возможность видеться с Верой, и молодой Филиппов.