Вскоре вернуться в Россию пришлось и почти всем «Фричам». Правительство, наконец, спохватилось, что, лишая русских девушек возможности учиться на родине, оно толкает их в ряды революционеров. Но метод, которым пытались поправить положение, способен был вызвать лишь самый яростный протест. В то время в Цюрихе учились более ста русских студенток. В 1873 году был издан указ, в котором говорилось, что студентки Цюриха вместо наук занимаются революцией и развратом, а потому им надлежит вернуться на родину. Некоторые сделали попытку продолжить образование в Париже, Женеве, Берне. Однако почти весь «Кружок Фричей» во главе с Бардиной вернулся в Россию. Среди них была и Лидия Фигнер. Вера отправилась в Берн, чтобы завершить там свое медицинское образование. Пути двух сестер на время разошлись.
В России Бардина и ее подруги занялись пропагандой социалистических идей. Они поступили простыми работницами на московские фабрики, чтобы быть ближе к рабочим.
Привыкшие к чистоте, комфорту и даже барской обстановке, девушки стали работать по 13 часов в сутки. Рабочие жили тогда при фабриках и выпускались за ее ворота только раз в неделю. Поэтому и юные пропагандистки ночевали на фабриках в общих спальнях, на полатях, расположенных в несколько ярусов. Пищей служил ломоть плохо пропеченного хлеба и жидкая болтушка. Все эти лишения девушки добровольно принимали для того, чтобы раза два в неделю поговорить в течение 10—15 минут с рабочими и работницами о несправедливом общественном устройстве. Их слушатели засыпали от усталости после невыносимо тяжкого труда.
Тем временем в Швейцарию, где оставалась Вера Фигнер, приехал Николай Морозов — будущий народоволец и шлиссельбуржец, впоследствии товарищ Фигнер по заточению. Скорое знакомство быстро перешло в дружбу, а со стороны Морозова — и в легкую влюбленность. Между ними родилось взаимное доверие. Вера так объяснила Морозову свой отказ ехать с Бардиной на родину: «Я не могла решиться ехать с ними. Меня слишком влечет к себе наука. При том же, не думаете ли вы, что прежде всего нужно быть последовательным, доводить до конца то, что начато, а не метаться от одного недоконченного дела к другому»[277].
Морозов как нельзя лучше понимал Веру. Он сам метался между желанием посвятить себя общественной деятельности и науке. Он страстно жаждал отдаться этой «роскоши наслаждения», чем были для него научные книги и занятия за лабораторным столом, в экспедициях. А между тем чувствовал, что не в силах посвятить себя безраздельно науке, когда вокруг столько страданий и горя. Слушая доводы Фигнер, Морозов понимал, что Вере также придется пойти на «жертву искупления», придется сделать роковой выбор. Мужем она уже пожертвовала — теперь очередь за наукой.