Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.) (Кайдаш) - страница 90

Что осталось нам от ее незаурядной личности, от ее «двойного венка» — служения литературе и искусству? Только память современников, их благодарность. «Почитатели ее таланта, нет, более, чем таланта. Пусть она уверится, что память о ней сохраняется в каждом, кто только знал ее»,— писали о Волконской из Москвы после ее отъезда.

Подчас бывает так, что обществу это неуловимое «более, чем талант», нужнее, чем множество талантов. Вернее сказать, «более, чем талант» сберегает, сохраняет и помогает развиться множеству талантов. Этим даром была в высшей мере наделена Волконская, создавая для всех, кому дороги были литература и искусство, воздух и среду — живительный и волшебный источник творческих вдохновений. Это чувствовали ее современники. Это понял Пушкин, который назвал ее не музой — но «царицей муз». Говоря словами Пушкина, гений Волконской «вился» и «пылал» не напрасно.


Автор и адресат «Философических писем»

(Чаадаев и Панова)


Есть ученые, которые получают известность исподволь, многотомными трудами. Чаадаев возник в русской истории как ослепительная вспышка. На нескольких страницах «Философического письма» им были связаны в тугой узел проблемы философии, религии, политики, нравственности. о которых не перестают спорить вот уже почти полтора столетия. «Выстрел в темную ночь»,— сказал о нем Герцен. В самом деле, десять журнальных страничек «Телескопа», на которых разместилось первое «Философическое письмо» с подзаголовком «Письмо к Г-же***» — единственное, что напечатал Чаадаев при жизни[92],— вызвали в России изумление и негодование большинства, восхищение — немногих, среди которых был и молодой Герцен, тогда ссыльный в Вятке.

1836 год был в русской истории годом знаменательным — в этот год Россия — разом — увидела рождение философа Чаадаева и драматурга Гоголя: состоялась премьера пьесы «Ревизор» и было напечатано «Философическое письмо». В сущности, и яд гоголевской сатиры, и пророческий голос Чаадаева были вызваны одним — отвращением к современности. Однако судьба этих двух явлений русского духа сложилась по-разному: Гоголя ждал успех, Чаадаева — приговор «высшей юрисдикции страны». Сам Чаадаев понимал свою внутреннюю близость к Гоголю и как-то горько воскликнул: «Отчего же мы так снисходительны к циническому уроку, который дает нам комедия, н так нетерпимы к суровой речи, проникающей до глубины вещей».

«Суровая речь» Чаадаева, его отрицание настоящего и прошлого русской истории было тяжело для современников и вызывало яростные споры даже спустя десятилетия после его смерти. Когда в конце века академик Веселовский добром помянул имя Чаадаева, философ В. Розанов ответил ему негодующим открытым письмом, где называл Чаадаева защитником «насилия». Розанову была ненавистна «ложь чаадаевских фантасмагорий», «рассуждения ума сухого и непроницательного, сердца бедного и недалекого»