Пристроив на коленях планшет, он наносил на стрелковую карточку огневые точки врага. Карточка была снабжена по краям фосфорными полосками. Они не давали желаемого результата, поскольку подсвечивали не всю карточку; по поводу этих полосок было принято острить; считалось, что на большее, чем мишень для шуток, они не пригодны. И вдруг Кулемин увидел, что лейтенант, оказывается, решил эту задачу удивительно просто: он согнул карточку таким образом, что верхний ее край нависал над остальной плоскостью; и достаточно было надвигать или отодвигать этот нависающий край - и ясно освещался любой участок карточки. Кажется, мелочь, но Кулемин оценил ее по достоинству. Ай да лейтенант! башковитый парень, - с удовольствием подумал он, хотя из личного дела Пименова знал это с первого же дня. Но одно дело - на бумажке прочесть, бумажка, известно, все вытерпит, что ни напиши, и совсем другое - убедиться самому.
Остается добавить, что такая "мелочь" говорила Кулемину значительно больше, чем если бы, например, лейтенант Пименов у него на глазах совершил геройский поступок. Чтобы совершить большое дело, полагал Кулемин, человек собирается весь. Все силы духовные и физические, ум, опыт, знания - все концентрируется в одну точку, и человек поступает так, как надо поступить в данных обстоятельствах; или, по крайней мере, как по его мнению надо поступить. А в мелочах он ведет себя импульсивно, непосредственно. В мелочах он не следит за собою. В них он весь, как на ладони. По ним-то и судить следует, что он за человек.
Вражеские батареи между тем, словно спохватившись, стали умолкать одна за другой. Наконец замолчала последняя. Наша артиллерия больше не настаивала, тоже перестала стрелять. И наступила тишина. Не просто ночная или, скажем, лесная тишина. Тишина переднего края.
- Ты погляди, лейтенант, - удивленно сказал Кулемии. - Тучи-то растащило. Звезды.
- Вижу. И полчаса уже. - Пименов помолчал, затем добавил с явно уловимой в голосе усмешкой: - Я вначале вон ту, голубую, что прямо перед нами, в воде заметил. Думал, немцы что-нибудь химичат. А потом вижу рядом еще. Пригляделся; отражение. - Он еще помолчал. - Очень гладкая вода.
- Это Вега.
- Знакомое название. В детстве когда-то слышал. Давно.
- А вон та яркая, видишь, справа, над самым лесом...
- Из себя такая оранжевая?
- Вот-вот. Это Арктур.
- А что она обозначает?
- Да в общем ничего, - неожиданно для себя самого смешался Кулемин. Красивая звезда... Есть в ней что-то такое...
Он поймал себя на том, что чуть было не стал распространяться об эстетическом волнении, какое всегда вызывала в нем звездная графика, о том философском умонастроении, о той приятной грусти, которые всегда дарило ему звездное небо. Названия созвездий звучали для него музыкой и вызывали длинную цепь приятных ассоциаций. Наконец, - и это было самым существенным - некоторые звезды были для него как бы вешками, напоминаниями о реальных, приключившихся с ним событиях. Но об этом знал только он один. Только ему они говорили об этом. Все было настолько личным: звезды в его окне - звезда в окне его любимой-звезда, на которую впервые обратил его внимание отец, ткнул пальцем и спросил: