— Что глядишь? — смутилась Люся. — Вон коровы в кукурузе. — Он так увлекся, что не услышал ее, и она еще громче крикнула: — С корнями рвут!
Миша прогнал коров с поля и поспешил к тому счастливому месту, где осталась Люся, но ее белая косынка уже парила над цветущим льном.
— Ой, красота какая! — вскрикнула Люся, и Миша первый раз близко увидел ее большие голубые глаза, восторженные, широко открытые.
— Красиво, — отозвался Миша, радуясь, что Люся рядом. — А ты не приходила. Здесь хорошо. Много солнца, а в небе птицы вольные.
Потом Люся появлялась в поле не раз, и Миша чувствовал себя самым счастливым из всех мальчишек, живущих на свете.
А она не просто приходила. Она жила своим воображением и шла в степь, чтобы быть ближе к солнцу, небу и Мише, который в последнее время так бесцеремонно и назойливо лез в ее мечты.
Появляясь в поле, Люся собирала цветы, плела венок или, спускаясь к ручью, извлекала из песка вымытые водой разноцветные камешки.
Приметив дружбу детей, Антон Ефимович поделился с женой:
— Книжки, подготовка уроков — похвально, помогает лучшему усвоению материала, а к чему ее походы в поле?
— Да что ты, Антоша? — добродушно отмахнулась Серафима Филатовна. — Совсем ведь дети.
— Потому и беспокоюсь. Возраст небезопасный. Вспомни себя.
— А что вспоминать? Ничего хорошего. Нас, бывало, не отпускали ни на шаг из дому.
— А ты девчонку с пирожочками в поле…
— Антоша! Ты же сам говорил, что теперь другие времена. Ничего плохого не вижу. Ты посмотри, как девочка оживилась, старается мне во всем помочь. А Миша такой хороший, стеснительный, к Люсе относится, как к сестренке.
— И все-таки нужен глаз да глаз.
Серафима Филатовна не изменила своего мнения. Дружба детей радовала ее. Частенько после окончания уроков, которые увлеченно проводил Антон Ефимович, она баловала ребят домашними сладостями, фруктами, орехами.
Однажды вечером положила на стол искусно отделанную деревянную шкатулку.
— Что тут у нас хранится? — таинственно подмигнула мужу.
В ее руке сверкнул массивный портсигар с замысловатыми завитками-инициалами.
Антон Ефимович долго смотрел на них, трогал вензеля дрожащими от волнения пальцами:
— Отцовский подарок к дню моего двадцатилетия. Как давно это было.
«А мне папа прислал часы». — И Миша вспомнил, как на хутор приходил по просьбе отца солдат-инвалид.