Оля даже улыбалась.
Кладбище и правда оказалось заброшенным. Ветер качал голые ветки разодранных старых вязов, свистел в выщерблинах кирпичных оград и каменных крестов. Некоторые ещё стояли ровно, но большинство или покосилось, или упало на землю. Ничего необычного. И не страшно.
– Вот… – развёл руками Сашка, – но здесь ничего для тебя интересного.
– Откуда ты знаешь? – резко оглянулась на него Гликерия, придерживая у горла края капюшона, которые раздувал ветер.
– Ну а чего тут?.. – Сашка обвёл рукой заросшие могилы и облетевшие деревья. – Вот на городском кладбище – там я понимаю. Там всё такое… Ваше.
– Какое «наше»? – удивилась Гликерия, но не оторвалась от внимательного разглядывания окрестностей.
– Ну, там везде тление, разложение, – с энтузиазмом принялся расписывать Сашка, – раскрытые могилы, которые ждут своих покойников, свежие венки, цветы, траур. Сразу приходят мысли о смерти, ещё о чём-нибудь мрачном. Вот и ощущай себе, что хочешь, – хоть в осенние сумерки, хоть в летние.
Гликерия остановилась и сморщила нос, пристально взглянув на Сашку:
– Ты издеваешься?
Оля отрицательно замотала головой: нет, нет, нет, он не издевается! Ей очень хотелось сохранить мирные отношения – тем более в таком странном месте. Но Гликерия не обратила на неё внимания. И фыркнула:
– Прыгать по могилам чужих родственников и фотографироваться на фоне крестов с мировой скорбью на лице и зажатой в бледных пальцах розочкой? Ты думаешь, мне это нравится?!
Сашка пожал плечами и смело задал вопрос:
– Гликерия, скажи, ты ведь готесса?
Гликерия нахмурила брови. Эти сжавшиеся тонкие полосочки на её лбу выражали просто апофеоз неприязни.
– В смысле готичка? – поправила друга Оля.
Загадочная девушка набрала воздуха, чтобы, видимо, произнести какую-то тираду, но Оля снова постаралась исправить положение, быстренько проговорила: «Готка, да?» Гликерия выдохнула, чуть улыбнулась и качнула головой.
– Гот. Настоящие готы и о мужчинах, и о женщинах говорят «гот», – пояснила она. – Но я не гот. Я просто человек.
– Правда? – не поверил Сашка.
– Правда. – Гликерия кивнула. – Готом быть трудно. Как они говорят, быть готом – это проклятие и счастье. И что лишь возвышенная душа может принять в себя то страдание, на которое обречён настоящий гот. А я пока только человек подросткового возраста. И не знаю, возвышенная у меня душа или нет. Со временем я пойму это. Наверное… Да если бы и захотела, никаким готом я не смогла бы быть – а если мне чего-нибудь ещё, кроме готики, захочется? Да и надо тусоваться со «своими», а я не могу. В тусовке всегда какие-нибудь условия, иерархия и обязательно находится кто-нибудь, кто начинает фильтровать: так не делай, так неготично, и так не делай – так неприлично. А мне свобода дороже тусовки.