Возле моста скопились автобусы. Голодные бедуинские собаки слонялись вокруг, с интересом обнюхивали выгруженный для таможенного досмотра багаж. Сами же пассажиры (в основном арабы) и водители автобусов стояли в очереди. Они терпеливо дожидались, пока делового вида сирийцы, облаченные во французскую униформу, проштемпелюют документы. В сторонке под сенью раскидистого чинара сидели двое жандармов. Они попивали кофе из крошечных чашечек и играли в нарды с заезжим шейхом.
Как выяснилось, у Стефана были какие-то непонятные проблемы с водительскими правами. То ли те были просрочены, то ли вот-вот должны были перейти в эту печальную категорию. Поэтому ему приходилось нелегко: сокрушенно покачивая головой, Стефан прижимал свою велюровую шляпу к груди и с характерной армянской любезностью отвечал на вопросы пограничника. При этом с лица его не сходила широкая, обезоруживающая улыбка. Очевидно, он все делал правильно, потому что араб в хаки, который перед этим пожимал плечами, размахивал руками и недовольно поджимал губы, вдруг взмахнул своей печатью и со страшным грохотом обрушил ее на наши паспорта. Затем вернул нам документы — с такой ослепительной улыбкой, что она почти затмила Стефанову.
Итак, путь был свободен. Мы покатили по крутой горной дороге, намереваясь обогнать молодого араба, который легким галопом скакал перед нами на великолепном белом жеребце. Молодой шейх объезжал скакуна и, поверьте, делал это виртуозно. Он управлял строптивцем — этим живым сгустком ртути — при помощи веревочной уздечки и собственных коленей. Когда мы поравнялись с ним, юноша придержал коня. Я заглянул в налитые кровью глаза жеребца — это были глаза перепуганного дикаря. Его розовые ноздри раздувались, конь вскидывал голову и пританцовывал на каменистой дороге.
На вершине холма мы остановились, чтобы бросить прощальный взгляд на Галилею. Боже, что за пейзаж! Мне кажется, за всю свою жизнь я не видал ничего прекраснее. Местные жители рассказывали, что в ясную погоду сверху можно разглядеть южный конец озера — тот самый, где Иордан катит воды по раскаленной долине. Однако сегодня было слишком жарко. Разогретый воздух поднимался над землей, и колышущееся марево мешало рассмотреть отдаленные окрестности. При этом очертания озера просматривались отчетливо. Я видел Капернаум и Тивериаду на западном берегу, а также крутые Моавские горы, вздымающиеся на востоке.
С этого места дорога уже никуда не сворачивала, прямой стрелой пролегала по желтовато-серому плато почти до самого Дамаска. Слева высилась гора Хермон, ее заснеженная вершина ослепительно сверкала на фоне безоблачного неба. Мое разгоряченное лицо овевал ветерок. По контрасту с удушливой жарой Галилеи здесь было неожиданно прохладно.