Груня смотрела на ничего, в принципе, не значившие для нее имена и фамилии, и ей стало вдруг плохо.
«Нельзя так на все реагировать, я с ума так сойду, – попыталась художница сама себя привести в чувство. – Но это же уму непостижимо! Столько людей! Разом! Самолет для них стал братской могилой. А они заходили в него со своими надеждами и чаяниями, они куда-то стремились, с кем-то хотели встретиться… Смеялись, занимали свои места, раскладывали вещи… Их любили, они кому-то были нужны… И закончилось все вот так – урночками с останками в этой стеле». Аграфена даже отошла от стелы на два шага назад, словно та могла затянуть ее в себя. Фатальность ситуации и заключалась именно в том, что ничего изменить нельзя было, ни для кого… И эти люди оказались обречены, а она еще жива, раз не летела рейсом Мюнхен – Будапешт 12 июня 1995 года.
Груня застучала зубами и подумала: «Все-таки кладбища на меня плохо влияют. Дилан был прав, спрашивая, точно ли я хочу здесь оставаться в одиночестве. Все у меня не слава богу: отца узнала уже после его смерти, портреты родственников приходится писать с могильного камня, влюбилась не в кого-нибудь, а в самого красивого на свете мужчину…»
Художница вдруг сообразила, что замерзла не из-за своих опустошающих мыслей – просто погода изменилась. Тучки на голубом небе затянули его окончательно и беспросветно, да и по цвету стали темнее, мрачнее, как будто набухли влагой. Их словно распирало от слез солидарности с чувствами Груни в память погибших 12 июня, очень многие из которых были совсем молоды. Видимо, резкие перемены погоды здесь в порядке вещей. Аграфена могла в том убедиться в день прилета в Венгрию, когда она одинокой, отчаявшейся путницей сбежала по мосту на зеленый остров и попала там под внезапно нагрянувший дождь.
И сейчас слезы захороненных, то есть вырванных из жизни на пике, вылились в самый настоящий дождь. Сначала самые крупные капли прорвали брешь в облаках, сорвались с небес и не упали, а просто-таки шмякнулись на лист с набросками, аккурат на лицо Софьи Павловны, моментально размыв очертания, словно и нарисованная пожилая женщина заплакала, восприняв общее депрессивное состояние, царившее вокруг. Затем капли стали мельче, западали чаще, словно обрадовавшись прорыву в небесной защите. Этакие капли-детки, последовавшие за своими родителями. Они забарабанили по всему, что ни попало, тяжелые и холодные. Укрыться от них на кладбище с жесткой зеленой травой и весьма окультуренными цветами было негде. Разве только в одиноко возвышающемся костеле посреди территории.