– Чему быть, того не миновать. – Лежа на полу беседки, Аграфена тоже выпила мартини из горлышка и подмигнула Татьяне.
– Странная ты… Да ладно, свою голову другому человеку не приставишь… – Татьяна с трудом поднялась на ноги. – Ох, старость не радость! Пойду оттаскивать старого дурака Эдика от этой проститутки, раз твой сам ушел. А ты возьми мартини. Если захочешь – допьешь. Потом подумаешь и, может, до чего умного додумаешься.
Шаги Татьяны прошуршали по плохо почищенной дорожке, и ее грузная фигура скрылась за углом театра.
Сильного доверия к Татьяне – что та не проболтается Вилли, где оставила Груню, обуреваемую ревностью, художница не испытывала, поэтому взяла бутылку с недопитым мартини, уничтожая следы своего присутствия здесь, и побежала прочь. По дороге ее замутило, пришлось юркнуть в кусты. Наконец она отдышалась и отругала себя: «Сама виновата! Пить не пью и не умею, а туда же! В нашей труппе есть настоящие зубры пития. Что называется, бутылку водки выпиваю, бутылкой водки запиваю… Мне никогда так не суметь, если только не захочу жизнь самоубийством покончить».
Аграфена отошла от театра и свернула на узенькую улочку, чтобы ее не было видно, если вдруг Вилли выйдет на главную аллею в поисках ее.
Груня быстро бежала по улочке, поминутно озираясь и размазывая слезы по щекам. Наконец заметила небольшую вывеску на небольшом же отеле – в два этажа и шириной в шесть окон по фасаду – и вошла внутрь. В холле было темно, душно и неуютно. Впервые в жизни она увидела допотопный медный звонок на стойке портье, как в кино. Видимо, он был главным украшением холла гостинички. Находясь в заведенном состоянии после стриптиза Насти, Аграфена с силой стукнула по кнопке и аж пригнулась от громкого звука. На ее зов через некоторое время появился неопрятного вида мужичок с заспанным лицом. Этакий типичный сельский житель в понимании Груши.
Она заговорила на английском, но по выражению лица портье сразу же поняла, что тот явно не полиглот. И дальше общение пошло в основном на языке глухонемых, то есть с подключением мимики и жестикуляции. Наконец Аграфена сообразила, что в отеле есть пара свободных номеров, но без питания. За двадцать евро в сутки. Она положила на стол сто евро, пояснив: «На все». И ей был вручен ключ с деревянным набалдашником, на котором значилась цифра «три». Документов от нее не потребовали, договор не составлялся, а сто евро исчезли в кармане штанов мужичка.
Номер оказался немногим лучше холла. Небольшая комнатка с маленьким окошком, прикрытым покосившимися жалюзи, с односпальной кроватью, застеленной чистым, но застиранным покрывалом, шкафом и столом с двумя стульями. «Без излишеств», – хмыкнула про себя Груня и заглянула в санузел. Там в мизерное пространство были воткнуты унитаз и допотопная душевая кабина, дверца которой открывалась с трудом.