– Ради исправления пейзажа подумаю, – засмеялась Груня, обещая сама не зная чего.
– Ага, отвезешь нас на свежий воздух – и подумай серьезно, – закивала Серафима Ильинична. – Как всегда, будут и воздух, и солнечные ванны, и купание в речке, и черника с малиной, клубнику еще посадили… А тебя будем ждать по выходным, как всегда, с гостинцами. А в отпуск когда к нам приедешь?
– Не знаю, Сима, может, в июле возьму. В середине лета дышать в Москве совсем нечем.
– Сильно-то тут не напрягайся. Я ж тебя знаю, готовить себе вовсе не станешь. Вечно голодная будешь – разговоры-то разговаривать не с кем. Сейчас, вон смотри, пока болтали, ты хоть винегрет съела, впихнула в себя через не хочу.
– Да, без тебя мне плохо будет. Но главное – ребенка из Москвы на лето вывезти, – улыбнулась Груня.
– Пожалуй, надо Лариску попросить за тобой присмотреть, – продолжала размышлять Серафима.
– Ты имеешь в виду Алиску? – поправила ее Груня.
– Тьфу ты, и то верно. Что-то я совсем в последнее время… Старость уже. Надо бы Анюте велосипедик, а нам газа завезти, да крыльцо подправить, а то, боюсь, ребенок покалечится. Может, там найду мужика какого, чтобы подешевле?
– Я заработаю, и обязательно все починим.
– Местный Федор по три тысячи за ступеньку просит, но гарантирует двадцать лет эксплуатации.
– А сколько у нас ступенек?
– Пять.
– Ого! Ну, ничего, заработаю. Все будет хорошо. Летом в театре тяжелая пора, спектаклей – ноль. Именитые труппы на гастроли выезжают, что-то зарабатывают, а нас никто не приглашает. Летом трудиться – просто в ущерб себе. Придется написать что-нибудь в стиле «ню». Не люблю я это, но ради денег…
– Горе ты мое! – взяла ее руку в свою Серафима.
– А знаешь, Сима, мы очень счастливые люди, что мы вместе.
– Я знаю. Кто бы сомневался…
Аграфена очень любила саму атмосферу театра, его запах, его энергетику. А энергия в театральных стенах витает потрясающая. Человек, посмотревший хороший спектакль, будет хранить о нем впечатления много лет, а эмоции, которые он испытал, останутся здесь. Таких спектаклей в год проходит несколько сот, и вся эта энергетика скапливается в одном месте. И восторг, и слезы, и треск досок на сцене, и кашель музыканта… Как будто висят в воздухе, и тонко чувствующий человек может их ощутить в атмосфере пустого театра. Аграфене даже казалось, что воздух в театре более тяжелый, густой и вязкий, чем где-либо еще. Если, конечно, такие определения можно применить к воздуху.
И вот появившаяся пятого июня в театре Аграфена вдруг ощутила эту тяжесть и вязкость воздуха. Но виной тому были не эмоции зрителей на игру артистов, выкладывавших душу. Банально пахло луком, чесноком, табаком, алкоголем и какой-то «жарехой». Она даже слегка оторопела от развернувшегося перед ее глазами.