Не имея никаких запасов продовольствия, Богоявленские, как говорится, перебивались с хлеба на квас, выменивая продукты на последние вещи.
Папе дали карточки на хлеб и в столовую. Скудный хлебный паек мы делили на всех поровну. Раз в день в столовой давали по тарелке воды, в которой плавало немного капусты, и за этим обедом приходилось простаивать по два-три часа в очереди.
Папа работал, я тщетно пыталась устроиться, меня нигде не принимали. Бахчисарай город татарский, русского населения, там было очень мало. Здесь стояли немецкие части и добровольческие татарские подразделения.
Но вот однажды кто-то постучал в калитку. Соня юшла открывать, и мы услышали знакомый, родной голос Лели — моей сестры. Мы бросились к окну и увидели Лелю, согнувшуюся под тяжестью рюкзака. Нечего и говорить о том, какова была эта встреча — и радостная и грустная в одно и то же время. Сколько тяжелых мыслей друг о друге приходило нам в головы в течение года, и вот мы встретились — голодные, нищие, заморенные, но живые.
В Ялте не было продуктов, за ними ходили через перевал в Симферополь и оттуда в окрестные деревни. Ходила и Леля. В Симферополе прослышала, будто нас видели в Альме. Расспрашивая крестьян, она постепенно добралась до Евфросиньи Ивановны.
— Я решила переезжать в Симферополь, — сказала Леля, — в Ялте жить невозможно, там ужасный голод. Я встретила там Васю и Тамару Дроздовских, они и сказали мне про вас. Вася и Тамара зовут к себе. Постарайтесь и вы переехать в Симферополь. Остановимся у Дроздовских, а потом, может быть, найдем себе комнату.
Так и порешили: папа, не отказываясь пока от работы в Бахчисарае, съездит с маленьким Женей в Симферополь, а мы с мамой отправимся в Севастополь; постараемся получить пропуск и привезти на поезде вещи прямо в Симферополь.
Через два дня Леля отправилась в обратный путь.
Устроив папу и Женю на попутную машину, шедшую в Симферополь, мы с мамой пошли на вокзал, взобрались на открытую платформу товарного поезда и поехали в Севастополь.
На Мекензиевых горах вдоль дороги, так же как и в Бельбекской долине, был протянут тонкий провод, висели таблички с надписью «minen». Вместо леса — ободранные кустики и пеньки деревьев. Словно вчера брошенные окопы, землянки, доты и дзоты. Валяются каски, поломанные винтовки, возле которых стоит под деревьями вбитый в землю маленький грубо сколоченный столик, вокруг него скамейки и вся земля усыпана бумагами. Пусто… Нигде ни души… Проезжаем Инкерман, здесь еще видны следы боев: перевернутые и разбитые паровозы, вагоны, автомашины, танки, орудия, всюду валяются гильзы от снарядов, винтовочные патроны, обрывки шинелей, каски, противогазы.