Вернувшись в столовую, я, по совету друзей, зашла в кабинет «Степки» и договорилась с ним, что буду работать неофициально — только за питание, без зарплаты, хлебной карточки и аусвайса. «Степка» согласился. Ему очень нужна была марочница, кроме того, он при всем своем паскудном облике почему-то мне сочувствовал.
Каждый месяц служащие столовой сдавали карточки для регистрации на бирже. Я своей не сдавала, на биржу не являлась и никаких регистрации больше не проходила. С этих пор я начала жить на полулегальном положении, так как всех, не имевших справки о работе, отправляли на стройку укреплений.
В городе постоянно бывали облавы, особенно часто в районе базара, где находилась наша столовая. Выходя утром из дому, я глядела в оба, чтобы не натолкнуться на жандармов и не попасть в облаву. Ходила на работу очень рано, а облавы всегда начинались несколько позже. Возвращалась из столовой поздно, за каких-нибудь полчаса до комендантского часа, в это время тоже не было облав.
Когда днем оцепляли район базара и начиналась проверка документов, официанты меня предупреждали: «Будь настороже!» Если жандармы появлялись в столовой, кто-нибудь из официантов вбегал в кухню и шептал: «Женя, жандармы, прячься!» Тогда Иван Иванович говорил: «Женя, в гранманжу!» — открывал свою кладовую, вталкивал меня туда и закрывал на ключ. Эту главную кладовую он называл французским словом, но склонял его по-русски: «гранманжа, в гран-манже…».
До самого освобождения мне приходилось спасаться в этой «гранманже» во время облав.
Приезд Нюси и первый шаг по дороге к подполью
С того знаменательного дня, когда пришел ко мне Вячеслав и положил начало нашему «тройственному союзу», я словно возродилась. К своему удивлению, убедилась в том, что не потеряла способности смеяться. Появились бодрость, энергия. Каждый вечер я приходила к Юрковским к тому часу, когда Вячеслав и Николай успевали уже вернуться с работы, помыться, переодеться и пообедать. Первым моим вопросом было: не приходила ли Нюся? Но она все не ехала. Это нас беспокоило и волновало. Николай послал Овечкиной вторую записку с просьбой обязательно приехать. И вот однажды, открывая мне дверь, Юзефа Григорьевна Юрковская радостно объявила:
— Нюся приехала.
Нюся Овечкина встретила меня, как знакомую, так как Николай и Вячеслав успели ей рассказать все обо мне. Нюся оказалась женщиной лет двадцати восьми, маленького роста, пухленькой, с миловидным лицом и светлыми вьющимися волосами. Веселая, энергичная, может быть, даже излишне самоуверенная, она сразу овладела нашим вниманием и захватила рассказами о делах на фронте и о действиях партизан. В наших глазах она вырастала в личность необыкновенную, мы жадно ловили каждое ее слово.