Мы спустились с холма, намереваясь пересечь дорогу, ведущую к Ивановке. Но тут поднялась пальба из автоматов. Мы обомлели… Перед нами шагах в ста рассыпались по полю румынские солдаты, форма которых сливалась по цвету с осенней увядшей травой. Мы резко повернули налево и пошли по дороге к Ивановке. Нас начали обстреливать, пули свистели вокруг, румыны кричали, махали руками, требуя, чтобы мы к ним подошли. Три раза мы приостанавливались, когда пули свистели возле самых ушей, но спустя мгновенье снова продолжали идти ровным, размеренным шагом, глядя вперед, в одну точку. Это стоило огромного напряжения сил. Но инстинкт подсказывал: проявление слабости приведет к гибели.
Мы не сказали друг другу ни слова, но оба думали одно и то же: пусть лучше убьют здесь на дороге, чем расстреляют или замучают в гестапо. Я отлично знала, что если попадусь на пути в компании с пленными, то мне придется разделить с ними их судьбу. К тому же пленный, с которым я шла, вообще не имел никаких документов, а человек без документов считался партизаном. Я гипнотизировала взглядом ближайший сарай: скорей бы достигнуть его и скрыться с глаз румын! Вдруг мой товарищ с ужасом в голосе произнес:
— Деревня пустая!
И я увидела ясно: деревня мертвая! Нигде ни одного человека, не вьется ни один дымок. Что нас ждет, может быть, там засада? Наконец, достигли спасительного сарая и скрылись за домами. Обстрел утих.
Румынские солдаты потратили много пуль, но ни одна не попала в нас, и это, конечно, не случайность. Просто почему-то пожалели. Немцы, на месте румын, не стали бы тратить лишних пуль. Гитлеровцы и жалость — понятия несовместимые.
Мы не чувствовали себя спасшимися и шли по пустынной деревне, как по минному полю, с ужасом думая: вот сейчас спустятся с горки наши товарищи и попадут в западню, что же будет с ними?
Вдруг возле единственной хаты, из трубы которой вился тоненький дымок, мы увидели женщину. Я подошла к ней. Женщина встретила меня враждебно и зло спросила:
— Что вы здесь делаете, как вы сюда попали? Тут расположились румынские и немецкие войска, а жители ушли в лес к партизанам. Что за мужчина с вами?
Я все поняла: она не ушла со всеми жителями в лес, значит, враг. Да и тон и злобный взгляд говорили достаточно ясно. Сделав наивно-испуганное лицо, я стала объяснять: мужчина — мой сосед, мы шли в деревню Ивановку к знакомым за картошкой и очень удивлены, совершенно не понимаем, почему здесь такое творится, куда подевались жители? А сама думала лишь о том, как бы скорее уйти отсюда, пока женщина никого не позвала. Я быстро вернулась к своему спутнику и на ходу рассказала, в чем дело. Вдруг со стороны оврага появились наши товарищи. Лица их были напряжены и серьезны. Поравнявшись с нами, Николай сказал: