Его трясло и качало на полу, как на палубе корабля, попавшего в сильнейший шторм. Свистели и взрывались бомбы. Сверху что-то с грохотом рушилось — штукатурка, камни, балки. В клубах дыма и пыли раненый едва не задохнулся. Под кроватью стало вдруг темно, как будто наступила ночь. Шевкет потерял сознание.
Внезапно наступившая тишина вернула его к действительности; охватил страх — заживо погребен! Шевкет протягивал руки — натыкался на камни. Лихорадочно стал разгребать их… Вскоре блеснул дневной свет. Шевкет выполз наружу. Все было исковеркано и разрушено; под тяжестью камней и обломков дерева лежали убитые на своих кроватях раненые. Шевкет стал кричать и звать на помощь. Наконец, во дворе кто-то его услышал, к окну приставили лестницу, по которой взобрался краснофлотец..
— Ты жив? — спросил он, появившись в пустом проеме окна. — А мы думали, что здесь никого в живых не осталось.
С большими трудностями спустили Шевкета с третьего этажа разрушенного здания госпиталя и перенесли в одну из пещер, где лежали оставшиеся в живых раненые. Здесь и нашла его Шура. Ночью Шура вернулась. Вслед за ней с раненым Шевкетом на плечах, низко согнувшись под тяжелой ношей и осторожно переступая с камня на камень, шел его друг — краснофлотец Файтанджи.
Все больше и больше прибывало под скалы раненых. Все чаще по вечерам подходила к обрыву машина и увозила их в Камышевую бухту для эвакуации. Но число раненых не уменьшалось, а увеличивалось.
Нам рассказывали, — да и сводки об этом говорили, — что по всей линии фронта идут беспрерывные ожесточенные бои. Десять, пятнадцать немецких атак в день сменяются нашими контратаками: блиндажи, окопы, высоты по нескольку раз в день переходят из рук в руки. В кровавых боях фашисты завоевывали не километры, а метры севастопольской земли.
Тридцатую батарею капитана Александера немцы засыпали снарядами сверхтяжелой артиллерии. Поврежденные за день орудия ночью починялись краснофлотцами, и наутро батарея снова стреляла. Но когда наши части стали постепенно отходить, 30-я батарея оказалась окруженной.
Капитан Матушенко рассказывал, что до 22 июня к нему на батарею возле Константиновского равелина, которой он теперь командовал, приходили отдельные прорвавшиеся бойцы. Они говорили, что на 30-й батарее оставалось человек четыреста (вместе с морскими пехотинцами и бойцами Приморской Армии). Помкомбат Василий Окунев погиб на командном пункте батареи, который немцам удалось забросать гранатами.
Немцы поставили у выхода из-под массива танк, думая запереть гарнизон. Но по ночам моряки группами в пятьдесят-шестьдесят человек со страшным шумом, стрельбой, криком, бросая гранаты, пробивались сквозь блокаду. Десять-двадцать человек прорывались живыми, остальные были убиты или попадали в плен ранеными. Тогда гитлеровцы стали лить бензин в щели, бросать дымовые шашки. Наконец на 30-й произошло два больших взрыва. Мы слышали грохот, видели огонь и дым. Стало ясно, что оставшиеся на батарее моряки и пехотинцы взорвали себя.