В магазине застали Воронцова и прачек. Лида Приходько отпускала продукты. Когда дошла до нас очередь, мы взяли то, что нам было нужно, расплатились, и, выйдя из магазина, почти столкнулись с комендантом городка воентехником Бордюком.
— Товарищ Мельник, — сказал Бордюк, обращаясь ко мне, — ваш муж просил меня привезти вас на батарею. Моя машина уйдет через двадцать минут, даю вам двадцать минут срока.
Я остановилась, оглушенная и онемевшая.
— Севастополь оставляют, вы понимаете? Мельник просил, чтобы вы эвакуировались вместе с ним. Помните — я жду вас не больше двадцати минут. Не теряйте времени!
Если бы земля разверзлась у моих ног, это, наверное, не поразило бы меня сильнее. Севастополь сдают! Отчаяние захлестнуло волной, словно чья-то безжалостная рука сжала сердце. Что же делать?
Мои любимые отец и мать останутся одни под скалами, под властью ненавистного врага. А маленький Женя?
— Пусть маленький Женя останется с нами, — сказала мама.
Я не протестовала: знала, что будет собою представлять последняя эвакуация…
Надо решать немедленно; документы под скалами, нужно их забрать, а я понимала, что за двадцать минут мне не успеть.
— Мама, что делать?
— Иди… Иди к Борису, уезжай.
— Что же делать? Ну а вы, как вы останетесь одни, что будет с вами?
— Не думай о нас, если суждено — останемся живы, а ты иди к Борису, уезжай.
Мы говорили громко, на весь двор, а в ушах настойчиво звенят слова Бордюка: «Даю вам двадцать минут срока».
Я бросилась к маме на шею.
— Прощай!
Материнское сердце! На какую жертву не способно оно ради счастья своих детей!
В последний раз мы обнялись. Я побежала, остановилась, обернулась… Темный силуэт матери медленно удалялся, и мне показалось, что мать тает, как видение, в легком голубоватом тумане, поднявшемся с моря.
Я бежала полем по темной пустынной дороге. Стоны вырывались из моей груди, глаза были широко открыты, но я бежала, не глядя под ноги, спотыкаясь о камни, забыв о существовании противопехотных мин, с гнетущим сознанием того, что бросаю беспомощных стариков и ребенка… Как поступить правильно, "как неправильно? Я знала только одно — последняя эвакуация в создавшейся обстановке — огромный риск для жизни даже самой молодой и самой сильной.
Последний поворот — и я под скалами. Рыдания душили меня.
— Севастополь оставляют! — крикнула я, и слезы потоком хлынули из глаз.
Подошел ко мне папа. Я бросилась к нему на шею, но долго прощаться нет времени. Схватив свой рюкзак, приготовленный еще с начала осады, с помощью папы надела его на плечи, лихорадочно искала сумку, где у меня хранились почти все документы.