Сменился второй часовой. Я подошла к нему и тем же порядком объяснила свою просьбу. Он утвердительно кивнул головой.
Очень медленно пошли мы по дороге мимо лагеря, чтобы не вызвать подозрений в бегстве. Возле Соленой бухты — воронки, наполненные зеленоватой мутной водой. По краям воронок трупы. Но Мы припадаем к воде и пьем. По дороге нашли кусочек мыла и губку. Что только на земле не валялось! Подойдя к правому берегу бухты, возле холма, через который собирались удрать, мы решили в самом деле выкупаться, выждать время. Выкупались в теплой воде, постирали одежду, разложили ее на песке. С противоположного берега почему-то все время стрелял пулемет, пули взбивали воду посреди бухты. Видно, немцы развлекались. А может быть, для развлечения поднимут чуть выше ствол и пройдутся очередью по нас? Кто их знает.
Просохла одежда, мы оделись, осмотрелись по сторонам и быстро начали взбираться на холм, скрываясь за разбитыми грузовыми машинами, перелезая через кучи обломков. Благополучно скрылись с вражеских глаз. Теперь идем по степи, среди развороченных пустых окопов.
— Знаешь, Лида, — говорю я, — лучше выйдем на дорогу, а то еще подорвемся на мине.
Дорога ведет в город, она вся забита немецкими солдатами, машинами, фургонами, пушками. Мы идем по обочине дороги навстречу потоку, никто на нас не обращает внимания. Проходим мимо камбуза нашей батареи; все разбито, сгорело. Вокруг валяются трупы краснофлотцев. Больно? Нет. Я потеряла способность испытывать боль. Мне тошно и до того тошно, что не хочется ни видеть, ни слышать. Но куда ни бросишь взгляд — везде одно и тоже.
Неужели это та самая дорога, по которой я столько раз ходила и ездила, на камбуз? И этот камбуз, и эти камни, и эта степь… Душа ушла, души нет!.. Уныло бредем по дороге — я, Лида и мальчик.
Вот городок 35-й батареи — дома сгорели, высоко торчат трубы. Заходим во двор. Вдали видны фигуры немцев, хозяйничающих во дворе казармы. Я поднимаюсь по ступеням крыльца, вхожу в свою комнату: четыре обгорелых стены, зияющий, как пустой глаз, прямоугольник окна. Под ногами слой мусора и черепков. Вот и все.
Ну что ж, делать больше нечего. Выхожу на крыльцо.
— Теперь пойдем искать моих родных, — говорю я Лиде.
Проходим мимо разбитой 75-й зенитной батареи. И здесь могильная тишина. Над головами низко проносится самолет с черной свастикой — «хозяин воздуха». Над самым обрывом разбросаны палатки: здесь расположилась немецкая часть. Как только мы подошли, нас со всех сторон окружили немцы, зашумели, залопотали. По тону, злобным взглядом и жестам мы поняли, что, кажется, попали в плохую историю. Особенно злился и кричал один черноглазый офицер, видно, главный у них.