— А подмастерье колдуна бродит по деревне с невменяемым видом. Он понял, что не станет наследником этой навозной кучи.
— Это не навозная куча, ты, белый негр! — прорычал Пьер.
Честер презрительно рассмеялся.
Примерно через полчаса женщина убежала в деревню. Однако Пьеру пообещала, что вернется.
Так как никто не собирался заняться телом умершей — а больше его нельзя было оставлять рядом с ребенком — Честер в конце концов унес его из хижины подальше в джунгли и пристроил между ветвей кривого дерева. Похороны пришлось отложить, пока не спадет вода. Или тело сожгут соплеменники — в зависимости от того, как у них принято справлять погребальный обряд. Вернувшись в хижину, он рухнул на подстилку рядом с монстром, брезгливо поежившись, мечтая отоспаться хоть немного. Сухого места было не найти.
Позже, когда солнце уже совершало вторую половину пути по небосклону, на пороге появился Пьер со связкой вяленой рыбы и каких-то разваренных или размоченных корней, вручив эту снедь Соулу.
Соул разделил трапезу вместе с двумя компаньонами — и только тут ощутил, как он был голоден. Каждая рыбка, каждый корень казались даром небес. Он не ел — он вкушал, с жадностью ребенка, сосущего материнскую грудь.
Когда они закончили есть, Пьер спросил:
— Ну, что скажешь, Крис? — В голосе его были холод и грусть. — Получается, американское правительство разрушило собственную дамбу, чтобы спасти горстку индейцев? Забавная получается история.
Соул собрался с духом и рассказал ему все.
Последующий исповедальный эпизод — «момент истины» — оставил у Соула чувство вялости и пустоты. Словно бы он вновь попал в некую эмоциональную зависимость от этого француза, где-то в дальнем и темном углу своего подсознания. Но он не был в зависимости. Он был свободен. Вопрос состоял лишь в том, чтобы подтолкнуть Пьера к объективному признанию случившегося, поскольку Пьер имел влияние на Кайяпи. Откровенное признание было необходимо, чтобы выйти на нормальный уровень общения. Так, по крайней мере, оценивал ситуацию сам Соул. Хладнокровное изложение фактов явно не удовлетворило бы Пьера.
Том Цвинглер не усматривал всех этих тонкостей и принял публичную исповедь с нескрываемой неприязнью к подобного рода зрелищам и даже с презрением — сам, однако, отнюдь не уверенный в себе, на этой стадии переговоров. Без рубинов Цвинглер имел вид воина, потерявшего доспехи, и вид этот говорил о том, что он надолго выбыл из игры.
Соула самого чуть было не добило это вынужденное признание — и кому! — своему бывшему другу и любовнику Айлин. Человеку, который дал жизнь его сыну.