Когда же я попытался возразить ему в том смысле, что живопись в хлебах не меряется, он отвечал, что очень даже меряется, что живопись — это то, что никому, в принципе, не нужно, пятна краски, но это покупается за бешеные деньги потому, что к этому делу привешен дьявольский ярлык дороговизны, как к золоту или алмазам. Люди, сговорившись, договорились считать алмазы и золото драгоценными. А что в них драгоценного?.. Ничего. Из золота даже приличной лопаты не сделать. Ну, алмазом стекло порезать ещё куда ни шло… И что?.. «Вдумайся, вот есть бриллиант “Куллинан” — 3106 карат, это где-то 621 грамм, его стоимость равна стоимости 94 тонн золота!.. А?.. О чем это говорит? Только о человеческой глупости и подлости! Почему кусок минерала должен быть равен 94 тоннам металла?.. А чему равны 94 тонны золота, что на них можно купить — ты можешь себе представить? Что это — мир совсем сошёл с ума?»
Чтобы не раздражать его, я не упомянул в том разговоре, что на «Сотбис» скульптурка Джакометти была продана за 104 миллиона долларов, а то бы он окончательно вспылил и ударился бы в подсчёт эшелонов с хлебами, грузовиков с колбасой и цистерн с пивом. Зато я вспомнил, как папа повёл меня ребенком на собрание акционеров «BMW», где в президиуме сидела госпожа Клаттен, хозяйка трети концерна, и её бриллианты сверкали так бурно, что людям в зале пришлось надевать темные очки, чтобы не ослепнуть. А после собрания, на улице, когда вдруг полил дождь, норковые и песцовые шубы дам намокли, и дамы стали похожи на облезлых несчастных крыс, о чём я папе и сказал, на что он усмехнулся: «Ничего, высохнут…»
…Незаметно прошло много времени, несколько часов. Мне было интересно писать. Правильно говорят: писатель — это чайник, в котором кипятятся впечатления, добавляется крепкая особая заварка личности — и чай готов!.. И чем заварка крепче, тем чай лучше. Помнится, Вы говорили на занятиях по лексике, что витать в эмпиреях, реять в облаках, заглядывать на седьмое небо, нацеплять розовые очки могут себе позволить поэты, словесные акробаты, а прозаики, как жуки, должны рыть землю, буриться сквозь трупный гной и гнойный труп, потому что каждому своё, jedem das Seine: прозаики строят вечность, а поэты гоняются за мигами, вспышками секунд, из которых, впрочем, вечность и состоит. Но как приятно быть дрессировщиком слови не бояться входить в клетку с фонемами! А этому учит чтение. Кто не читает, тот не мыслит, а кто не мыслит, тот не пишет. И когда я начал учить китайский, я понял, какой я счастливый, что у меня есть буквы, а не эти пугающе острые, чуждые, мрачные, хищные, скрытные иероглифы, на которые было так страшно смотреть, что я перестал ходить на лекции доктора Ли с третьей попытки…