Квази-Гагарин проводил её безучастным взглядом и пригладил руками виски:
— Ну что же… Не против, согласен. Свидетель подписал показания?
— Ещё не всюду. Сейчас. — И полковник резво подскочил ко мне с листами: — Вот тут, будьте так добры, подпишитесь… тут… И тут…
Я испугался — подписывать ничего нельзя, все говорят!
— Что это? Подписать себя?
— Ваши показания. Подписывайте! — сквозь зубы, с нажимом процедил полковник, исподтишка поглядывая на прокурора (а тот косо посматривал на свой неброский «Rolex» под белым манжетом).
— Понял.
И я подписал все страницы, не глядя и не читая текста. Зачем? Если хотят отпустить — отпустят, хотят посадить — посадят, не вопрос. Фатальный рок уже проник в меня, пустил свои успокоительные корни: от человека ничего не зависит… Тут, во всяком случае… И от этого стало даже как-то спокойнее — не надо думать, дёргаться, всё само как-то сварится, слепится, перемелется… разомни тунца…
А полковник, шаря по столу и говоря о каком-то их общем знакомом, майоре Свинолобове («Да, Карл Кузьмич хорош на охоте, не отрицаю, но на рыбалке — извините, слабак, дубинал натуральный»), подал прокурору на подпись отдельный лист, который и был подписан золотым пером, вынутым из специального футлярчика.
— Желаю хорошего полёта! — сказал мне квази-Гагарин, кивнул полковнику и без пожатий вышел, унося с собой запах парфюма и чистой рубашки (чего нельзя было сказать обо мне и чего мне так не хватало).
Как только он исчез, полковник изменился: повеселел, лицо его как-то распустилось, ожило:
— Ну, геноссе Фредя, аллес ист гут, зер гут! Всё в лучшем виде! Да, это не просто слова — немецкая точность! Пунктуальность! Обязательность! Дисциплина! О, я всегда говорил, что немцы должны править миром! А евреи — при них, под их контролем, заведовать финансами!.. Впрочем, когда я одному немецкому комиссару полиции на банкете высказал эту идею, он ответил, что нельзя собак пускать стеречь колбасу — сожрут несмотря на страх… Не знаю, правда, кого он имел в виду — немцев или евреев…
И рассказал, что ровно в четыре часа утра к названному месту подъехал на огромном джипе сухой, как палка, немец и, не выходя из машины, выбросил пакет с деньгами: посмотрел, убедился, что его взяли, и без слов уехал.
— А кто это был?
Полковник рассмеялся:
— Вы у меня спрашиваете? Откуда мне знать? Он не представился. Какой-то ваш Эйхман или Гудериан… Выкинул, как собакам, — и уехал! — восхищенно повторил он. — Ариец! Как я их понимаю!.. Да, Роммель-Боммель…
Я сидел, еще не понимая до конца, что всё позади. Собрался с мыслями: