Полагаю, что эти же мысли посетили многих: над шлюпкой туго натянутой струной повисла тишина, и я раз за разом ловила устремленные на Харди взгляды — уже после того, как он наконец втащил Ребекку на борт, а одна из итальянок помогла ей снять мокрую одежду и укутала бедняжку одеялами. В этих взглядах было поровну страха и восхищения, смешанного с уважением, хотя нельзя сказать, что именно эти чувства читались в глазах Ханны или миссис Грант. Разумеется, страх мог быть вызван ветром, который не просто усилился, а буквально сгибал нас пополам, или голодом, или непросыхающей сыростью; да к тому же все видели, как Ребекка оказалась на волосок от гибели. Мы сидели по местам, дрожа, как бездомные собачонки, но, когда миссис Грант стала мелкими, осторожными шажками пробираться к Ребекке, чтобы ее утешить, шлюпку качнуло, мистер Харди прикрикнул на людей с черпаками, а итальянки завыли оперными голосами, обратив трагические лица к небесам. Все это время миссис Кук, которая оставалась удивительно смиренной, если только не рассказывала свои истории, без всякого толку терла волосы Ребекки намокшей тряпкой, а потом Харди поднял банку с галетами к темному вечернему небу, священник натужно, с деланым энтузиазмом призвал Иисуса Христа, и мы в полном унынии вяло дожевали положенные нам крохи.
Не представляю, о чем думала Ребекка, если она вообще могла думать. Съежившись от холода, она долго лежала в «дортуаре». В какой-то миг у нее вырвалось:
— Если бы только маленький Ганс был здесь!..
Было видно, как ее трясло под влажным одеялом.
Харди отозвался грубо:
— Вот еще, куда б мы его дели?
Досадовал, похоже, не один Харди. Мистер Хоффман со своим другом Нильссоном о чем-то шептались, переводя взгляд с Ребекки на планшир, оказавшийся теперь у самой воды, хотя и не ниже, чем раньше, и я поняла: они считают, что Харди поторопился втащить Ребекку на борт.
Ночью ветер немного утих, зато нас окутал густой туман. Когда через сутки с лишним он рассеялся, другой шлюпки нигде не было видно. Не могу передать, как я расстроилась. Одно дело — просто знать, что где-то поблизости есть люди, и совсем другое — видеть их в пределах досягаемости, а иногда и в пределах громкости голоса, пусть даже мы никогда не сходились с другой шлюпкой настолько близко, чтобы различить лица или разобрать слова.